Майя Дордыкова - Предтеча Парадокса. ASHENDEI SUPERIOS

В этот день стоял тридцатиградусный мороз, ни ветерочка. Мир замер в ожидании чуда. Моё появление на свет было очень долгим и изнуряющим. Оно принесло немало проблем, как моей маме, так и врачам. Нет – я не была нежеланным ребёнком, наоборот – родители очень ждали моего появления, просто никто не предполагал, что я решу прийти в мир раньше положенного срока и в добавок принести с собой сложную аномалию, из-за которой я, как выяснится, успею умереть и воскреснуть тринадцать раз, ещё до года своей земной жизни. Тринадцать… Роковое число, ибо это не только количество моих недосмертей, но и мой день рождения: – 13-ое декабря 1990 года, родилась я ровно в полночь. Мама потеряла сознание сразу же после того, как я появилась на свет.

Три дня я не открывала глаза, врачи уже думали, что с моим зрением что-то не так, но на четвёртый день я смотрела, смотрела на всё и всех. Этот мир был таким ярким, сияющим, переплетённый множеством нитей. Я даже могла их касаться, и они звучали, это смешило меня и удивляло всех в родильном отделении. Я не понимала тогда, что множество из врачей были в ужасе, когда видели мои – полностью белопламенно-голубые глаза. Они не ведали того, кто пред ними. Мама помнит эти мои глаза, и лишь она не верила предположениям врачей, о моей слепоте. На восьмой день мои глаза были такими же, как и у всех деток, выделялся лишь их нездешний ярко-голубой цвет. Я не плакала, совсем не плакала, когда была маленькой. Первый раз я заплакала в два года, когда увидела сбитую кошку на дороге, тогда это поразило меня до глубины, и с тех пор я стала очень часто плакать, порой даже на пустом месте, утыкалась куда-то в нечто незримое и начинала реветь. Мир был пронизан нитями, и большая часть звучала глубинной болью, которую я стала неосознанно вбирать, ещё не понимая, что с этим делать…

Но вернёмся к аномалиям, которые на моих необычных глазах не заканчиваются. Самая большая и внушительная из всех – это два сердца. Об этой аномалии я узнала в пятнадцать лет, и то только потому, что меня мучил вопрос, откуда у меня такой шрам на груди. Мама долго не хотела рассказывать, всё придумывала смешные детские шалости в следствии которых я поранилась, но чем взрослее я становилась, тем более ясно и отчётливо представляла от чего он, может быть. И в свой день рождения я просила её рассказать, вместо всех подарков – мне нужна была правда. Она рассказала мне о том, как в возрасте восьми месяцев мне удалили одно из сердец. Что-то внутри обрушилось, это обрушение отчасти стало облегчением, но я застыла в проживании происходящего, втянула свой свет в глубины внутреннего создания. Нет – я не винила мать, ни в коем случае. То, что ей пришлось пережить, я понимала каково это…

Но мне не хватало этого сердца, всегда не хватало чего-то весомого внутри, а теперь я знала чего именно. Я была в лёгком шоке…

Сначала врачи пытались спасти оба сердца, но одно из них было очень слабым и не хотело выходить на нормальный ритм работы, из-за чего у меня останавливалось сердцебиение вообще, второе сердце не хотело биться в одиночку. Мама устала надеяться на чудо и после тринадцатой клинической смерти, написала разрешение на проведение операции. Операция прошла успешно, после неё я быстро пошла на поправку, и вскоре меня выписали. Милена хотела рассказать мне об этом в день моего совершеннолетия, но моя решительность и готовность была настолько ясной, что она не стала оттягивать более неизбежное.

Фантомные боли начали мучить меня с восьми лет, я не могла обрисовать их, просто не знала, как описать всю полноту. Принимала происходящее, проживая его без слов, и со временем боль затёрлась, стала неким фоновым эхом, которое иногда усиливалось, как некое напоминание о чём-то важном. Особенно если снились странные и на тот момент даже жуткие сны. Ближе к девятилетию я уже осозналась и очень многое понимала, больше видела и чувствовала. Я вспомнила о том, что не принадлежу к Человеческой расе. Мир и природа для меня раскрывались иначе, не так как для обычного человека. Поначалу я конечно же верила, что всё доступное мне, доступно и другим, но социум дал понять, что я ошибаюсь. Ошибалась я часто, почти везде и во всём, но видела в этом лишь ценный опыт, который готовил меня к чему-то большему, чем я могла понять на тот момент. В школе я всё время держалась от всех на дистанции, не могла понять, как взаимодействовать с подобными мне внешне существами. Зато животные тянулись ко мне сами, особенно кошки. Я понимала их, понимала их молчаливый язык жестов и чувств, касаний, взгляда. Даже сверстникам я часто смотрела в глаза, но увы – редко кто умел ими говорить. По большей части меня всегда манила и завораживала вода, я очень любила дожди и грозы. Могла часами смотреть на дождь, а ещё меня всегда тянуло к Звёздному Небу. Мама иногда заставала меня за этим и её пугала моя отстранённость, она старалась переключить меня на что-то иное, но чем старше я становилась, тем больше и дольше я любила вот так застывать и уходить куда-то в недосягаемое, за пределы земного…

В детстве, когда мне было четыре годика, я ходила во сне, рисовала какие-то знаки на стенах, иногда танцевала. Порой, как мне рассказывала Милена, это очень пугало её, но ни кто не решился бить тревогу, и со временем мой лунатизм так же внезапно исчез, как и появился.

С десяти лет я стала остро ощущать свою чужеродность. Казалось, что я рождена не в том месте и не в то время. Я сама была, аномалией этого мира, неусмеримым сердцем, которое не хотело биться в унисон со всеми. Я была непокорным Осколком Вечности в мире смертных.

Трудности подстерегали меня по всюду. Я будто летела и прошибала стены собой, иногда не с первого раза. Меня ломали, ломали эти правила, законы, системы, верования и суждения. Всё пыталось сделать из меня стандарт: – детальку, которую можно использовать в угоду привычному для них механизму. Но я упорно боролась за свою уникальность. Получала шишки, падала, разбивалась внутренне в дребезги, но всё равно восставала, как феникс из пепла. Доставала свёртки чужеродной лжи и самообмана, добровольно принятые в себя извне, сжигала их в огне собственного постижения и пересобиралась заново. Я менялась, мутировала где-то внутри, приобретала нечто бесценное, переосознавая очень многое. Я – жила, училась соединять и сочетать не сочетаемое, и у меня получалось, и получалось как раз благодаря тому, что я долгое время считала провалами или ошибками. Мир направлял меня туда, где казалось всё гладким и отлаженным, идеальным, а я приходила и натыкалась на самое тонкое, и именно я рвала это, своим примером указывая на глубинные фундаментальные недочёты. Это видели, это знали и начинали работать именно там, где это было необходимо. Так сохранялась устойчивость, так более монолитным становился мой сосуд, и крепла моя психика, наполненная пока ещё дремлющей и неведомой мне силой…