София Семина - О Родине, и о любви, и о судьбе…

Папа (в центре) 1939 г.

Папа (Седунов Николай Ильич) 1938 г.

У нас был маленький старый дом. Решили строиться. Купили большой сруб. Мама спросила отца: – Зачем нам такой большой дом? На что он ответил: – А у нас будет много детей. Много будет. Но дом так и не достроили. 12 июня 1941 года его снова взяли на переподготовку, а 22 июня началась война. Привезли их из Кущубы в Вологду, в Красные казармы, а 29.06. уже отправили на фронт.

Помню, в тот вечер мы со взрослыми садили колхозную капусту. Вдруг прибежала на поле бабка Настасья, босоногая, в широкой длинной юбке, и закричала: Клавдия, Николая отправляют! Мама вместе с дядей Колей побежали на вокзал, он по путям (его как железнодорожника пропускали), а мама в обход. Успели к поезду. Отец на вопрос мамы, как жить, ответил: – Живи, как знаешь. Раздалась команда: – По вагонам! Состав тронулся, а мама упала без сознания. Добрые люди привели в чувство. В семье машиниста Г. Синицина отпоили чаем. Так и началась жизнь по-новому. Надеяться не на кого было. Прибавилась тоска о папе.

1.09.1942 года я пошла, в 1 класс с таким чёрным чемоданчиком, в котором лежала тетрадь и карандаш, что дала соседская девчонка Галинка. Маме некогда было ни собирать в школу, ни провожать, т. к. С трёх часов утра была на молотьбе. Я несколько раз в это утро бегала в овин, чтобы спросить у мамы, не пора ли в школу (времени-то на часах не знала). Так и стала школьницей. Ни одежды, ни обуви настоящей не было. Запомнились валенки с обтрёпанными голенищами, которые потом мама наставила обрезками из фетровой шляпы. А днями круглый год мама работала на птицеферме. Мы с бабушкой помогали ей. Привезут, бывало, инкубаторских цыплят, а им тепло надо. Мы с мамой и спали на птичнике. Ночью станет прохладно, цыплята и запищат. Начинаем печку топить чугунную. Согреются эти жёлтые комочки и затихнут. И так до утра: то дремлем, то цыплят обогреваем.

Помогали мы взрослым и сено сушить, колхозный огород пропалывать да поливать. Ползали две бабушки (Августа и Агния) да орава ребятишек. Тут и смех, и игра, и слёзы. Но работа спорилась. С удовольствием вспоминаю начало сенокоса. На сенокос всегда одевались красиво, чистенькие, аккуратные. Наверное, не зря говорили, что на работу шли, как на праздник. Нам, детям, так нравились наши нарядные мамы – труженицы! Большую радость доставляла нам река Лоста. Она далековато от деревни. А мы сразу за деревней скидывали одежонку и бежали по тропинке между двумя стенами ржи, неслись на реку, перебегали шоссейку. Шофёры иногда кричали на нас (хорошо ещё в то время мало машин ходило в карьер). Мы так любили нашу речку, очищали её от осоки.

Вернусь к 1-му классу. В классе была одна коробка карандашей на всех. Тетради нам шила из серой бумаги Мария Николаевна. Она всё куталась в белый вязаный платок. Улыбалась нам как-то тепло, никогда не повышала голоса. Один раз мы собирали посылку для фронта. Мама Сони Малютиной сшила и вышила кисет с надписью «Дорогому бойцу». Я тоже сшила какой – то мешочек из лоскутка крепдешина (сероватого цвета с фиолетовыми цветами), что мама принесла для игры в куклы.

Хотелось одеть самодельную куклу понаряднее, в шёлковое платье. Да вот решила своим детским умом, что кисет важнее. И сшила. И ещё принесла клюквы и тоже положила в посылку. Другие ребята тоже клюкву принесли и сухари.

В декабре 1942 года папа погиб под Сталинградом. Получили похоронку. В тот день я дома не ночевала, не пустили, отвели к соседям. Думала, почему? Не понимала тогда ещё горя.

Запомнился день Победы. В класс пришёл председатель сельского совета, Ястребов и сказал: – Война кончилась. А сам заплакал. Я тогда училась в 3-ем классе.

Что ещё вспомнить из детства? На уроках физкультуры в начальной школе приходилось плохо. Руки, ноги замерзали. Военрук кричал: – 3апевай! А мы замерзшими губами порой не могли и звука издать. Ползали по-пластунски по глубокому снегу. Еле согревались в классе около печки. Холодно и в классе было, чернила замерзали. А пели мы часто одну песню (припомнила куплет):

Суровый голос раздаётся,

Клянёмся землякам:

– Покуда сердце бьётся,

Пощады нет врагам.

В голодные 1946—47 годы «гуляли» по полям в поисках колосков и перемороженной картошки, ели лебеду и клевер. Чуть не умерли. Трудно было, что и говорить. И люди моей деревни помогали друг другу выжить. Спустя 50 лет, в 1997 году одна женщина Нина Ивановна на поминках у мамы рассказала такую историю:

– В голодный год мы вашей матери отдали тесто. Хотели сами хлеб печь, да в тесто мышь угодила. Мышь с частью теста выкинули, испекли хлеб, сами не ели, а отдали Клавдии, вашей маме, пусть хоть девчонок поддержит немного, а то, как былинки, качаются от голода. А про мышонка умолчала». Женщина извинилась. Мы ей ответили: А может и выжить этот хлеб помог, да доброта людская. И мы, три девчонки, не подвели деревенских, вышли в люди. Они к нам всегда с уважением относятся.

Дом наш остался холодным (до войны поставили без пакли и мха, а за войну осел, так что уже не проконопатить).

В 1946 году у нас появился отчим. По просьбе мамы я стала звать его папой, и сестрёнки тоже. Он фронтовик, имел орден Красной Звезды, несколько медалей да два тяжёлых ранения (вот и всё богатство). Прожили они с мамой не менее 30 лет. Вот и сравниваю его с нынешними неродными отцами. И вижу, что он совсем другой был, человек из того поколения, что прошло горнило войны, но не растеряло доброты. И отчим тоже. Мы выросли, выучились. Я – учитель. Римма – бухгалтер. Нина – строитель. Теперь уж нет родителей в живых, а мы всё помним их. Похоронены они рядышком (тут же и мой сын Николай). Могилки всегда ухожены.

Когда я училась в 5-м классе (в голодный год) мне, как лучшей ученице, давали от школы хлебную карточку (400 г. в день). Я приходила в магазин и, стоя в очереди, всё мечтала о том, чтобы продавец дал хлеб с довеском (хлеб тогда был весовой). Тогда я брала довесок в рот и просто, как конфетку, сосала, чтоб подольше чувствовать вкус хлеба. А если довеска не было, все 400 грамм приносила домой не тронув. Дома ждали сестрёнки. Они уже съели свою порцию баланды. Приходилось с ними делиться и хлебом, и так называемым супом.

В августе 1947 года стало легче. Созрели семена клевера. Мы их приносили домой, толкли в ступе, а потом мама приносила из города ситро, мы заливали клевер сладкой водичкой и ели. Потом поспела рожь. Из зерна стали варить кашу. Председатель колхоза Н. И. Ячин молчаливо разрешал женщинам брать несколько горстей зерна. Потом он так и говорил: