Онега Ершова - Шёпот сердца

Дыханье норда вязкой паутиной
Укутало замёрзшие дома,
Озябло солнце, прячась за гардины
Вальяжных туч в небесных закромах.

Туман мерцал лилейным алебастром
На лоне остывающей земли,
Размякший город под молочной маской
Привычные творил грехи свои.

Под облачной ажурной пелериной
Скучал, лысея, одинокий сад,
Прохожие, теряясь в лабиринте,
Блуждали тихо в чувствах. Невпопад…

Я в глаза ему заглянул —
Отшатнулся от жгучей стужи,
Равнодушный рутинный гул
Рокотал: «Ты ему не нужен!»

Память болью в седой висок,
Сохнут губы от жажды света,
В мыслях бродит усталый смог,
Гонит счастье из недр заветных.

Я кричу старику: «Постой!
Не хандри, не ропщи, жалея»
Смотрит строго он, как чужой,
Ветер пряди рвёт, свирепея.

«Всё изменится!» – я шепчу. —
Ну прошу, не таи обиду!»
Льдинку слёзную по плечу
Он смахнул, чтоб никто не видел.

Груз тяжёлый не превозмочь,
Лепетал я ему о чуде,
Отвернувшись, шагнул он прочь,
Забирая покой подспудно.

Только поступь его тиха,
Вдруг прорезались крылья птицы,
Постаревший от бед греха
Дух взлетел, чтобы вновь родиться.

Сон ушёл. Тяжело и смутно.
Взором к зеркалу я приник,
На меня, осуждая будто,
Глянул юный пока… старик.

Приглажу непокорные вихры,
Ложбинку губ, целуя, растревожу,
Родное сердце, что всего дороже,
Отстукивает нежности версты.

Поймаю солнца огненный исток,
Взглянув в глаза с оттенками корицы,
В них свет любви желанной золотится —
Сокровища диковинный росток.

Возьмёшь гитару, струны приласкав,
Прилягу рядом, истине внимая,
Взметнется чувств всполошённая стая,
Слезинки счастья за тепло отдав.

Дождь, раскрывая влажные ладони,
Омыл капелью листья эвкалиптов,
В набухшие соцветия магнолий
Добавил страстной рдеющей палитры.
Рассыпал жемчуг в оперенье крыльев
Надменных пальм, скучающих о лете,
Плеснул нектар с живительною силой
На ложе роз, в шёлк лепестков одетых.
Заслушавшись шептанья кипарисов,
Пролился негой по стволам украдкой,
В сентябрьском солнце тайно испарился,
Оставив шлейфом радужным загадку.

Открываю окно,
Пульс созвездий в распахнутом сердце,
Отголосками тайн
Тени тающей ночи шуршат,
Мне целует лицо
Нежным холодом сумрак-повеса,
Блики чувственных ласк
Светлячками на волю спешат.

Я к тебе подойду,
Никого нет дороже и ближе,
Прядки смятых волос
Вьются шёлком в горячем бреду,
Разалеюсь теплом,
Спелым счастьем, мой рыжик бесстыжий,
Лунным светом укрыв,
Я твой сон в эту ночь украду.

Я рядом, но не взять в ладони
Твои, теплом трепещущие руки,
И поцелуем искренним не тронуть
Родные, с ароматом счастья губы.
Не утонуть в глазах от наважденья,
Смущаясь от волнующей истомы,
В объятьях замереть от наслаждения,
Где каждый вдох твоей любовью полон.
Желаньем не унять сердечный ропот,
Соскучившись от муки ожиданья,
Послать в тартарары угрюмый опыт
За вдохновенье правом обладанья.

На перевале нас поймало небо
Лохмотьями кудрявых облаков,
Простуженным туманом светло-серым,
Прозрачным призраком тугих оков.

Петляя в этом сонном лабиринте
Машина мчалась всем наперекор,
Рвалась на клочья тихо пелерина
Небесных задремавших скучных шор.

Вдыхая воздух свежестью объятый,
Спустились вниз в безоблачный простор,
Вдали блестел от темно-рыжих пятен
Разнеженный на солнце косогор.

Гористый склон пушистою обновкой
Кокетливо и важно щеголял,
Желтел листвою перелесок робкий,
Верхушкой крон приветливо кивал.

Мир в мандарин был августом окрашен,
Суровый Финнмарк севером дышал,
В лапландские привычные пейзажи
Ворота перед нами открывал.

О троллях нам шептали тихо фьорды,
Величием спокойствия маня,
На тропку вышел царь оленей гордо,
Взглянув с горы высокой на меня.

Отец, волнуясь, в комнату вошёл,
Держа в ладонях фолиант старинный,
Был переплёт пергаментный тяжёл,
Труд драгоценный, временем хранимый.

Отец тихонько дочке прошептал:
«Скопируешь рисунок, мастерица?»
Он взглядом на фигуру указал,
Менялись свет и тени на страницах.

Разглядывая странное письмо,
Старославянский прочитать пытаясь,
Спросила дочь: «А это, папа, кто?» —
«Сам царь Давид»! – ответил, улыбаясь.

Девчонка карандаш и лист взяла,
Перенесла усердно все детали,
Художница была ещё мала,
Но чудеса в рисунке воскресали.

Давид был облачён в льняной хитон,
А сверху риза складками спадала,
Спускался пояс длинный на подол,
Блестела диадема сверх кидара.

В руках держал гусиное перо,
А перед ним Псалтырь лежал открытый,
Стоял в раздумье, в облике его
Узором дивным истина сокрыта.

Я в памяти его с тех пор храню,
Теперь поняв и мысли подытожив,
Тот образ – тайна, за всю жизнь мою
Я никогда не встретила похожий.

Мне в почту, видно, по ошибке
Красивый бросили журнал.
Взяла я в руки свёрток гибкий,
Гадая, как ко мне попал.

Взглянула. Это невозможно!
Но память – раскалённый жгут,
Улыбки глянцевой обложки
Сильней пощёчин душу бьют.

Твоё лицо едва узнала —
Так безмятежностью храним!
Страницы модного журнала
Вещали: «Счастлив и любим»

Ну отчего так сохнут губы,
Алеет ревность на щеке?
Мой разум вдребезги изрублен
Судьбой на жизненном витке.