Владимир Салимон - На живую нитку

Зима. Мороз. Клубится мрак.
Кусты по ветру клонятся.
Руками люди машут так,
как будто в бане моются.

Как будто хлещутся они
березовыми ветками
в чаду, в пару, среди родни —
кто с женами, кто с детками.

***

Какими рыба подо льдом
путями ходит сложными,
быть может, ты поймешь потом
за чаем и пирожными.

На все вопросы дать ответ,
пожалуй, не получится.
Я не философ, а поэт,
и зря не буду мучиться.

***

Охотно имена раздам,
взяв в руки книжку записную,
я дальним странам – милых дам,
которых все еще волную.

На окнах – ледяной узор,
как будто контурная карта,
но, как и прежде, до сих пор
хватает куража, азарта.

***

Я в сумерках, как на распутье,
в начале долгого пути.
И кованой ограды прутья
торчат, как пики, впереди.

Порою чудятся во мраке
мне главы мертвые на них.
Мамай прошел здесь, лишь собаки
остались кое-где в живых.

Друг к дружке жмутся, сбившись в стаю.
Так воют жалобно они,
что поневоле затыкаю
я уши и гашу огни.

***

Уверенность вселяет в нас
событие нерядовое —
Попова святочный рассказ,
Алиготе полусухое.

Почувствовав, как на меня
космическая пыль ложится,
предположу, что, верно, я
успел прилично запылиться.

Мне станет грустно и смешно
одновременно, потому что
хоть и состарился давно,
но мне веселие не чуждо.

***

В темноте творятся темные дела.
Выглянув в окошко, ужаснусь я,
до чего себя столица довела —
сделалась страшнее захолустья.

Словно собранный детьми металлолом,
с Рождества оставшиеся елки
грузят в кузов самосвала, а кругом
ржавые рассыпаны иголки.

***

В любое время дня и ночи
чего нам стоит опасаться?
Что скорый поезд прогрохочет?
В окно соседи постучатся?

От неожиданности сердце
в груди, как птица, встрепенется,
когда чуть свет в буфетной дверце
ключ еле слышно повернется.

Те, что у нас крадут конфеты,
воруют вафли и печенье,
в плащи дурацкие одеты,
как в старом замке привиденья.

***

Я выпил в день рожденья Чехова
один, поскольку мне особо
позвать на угощенье некого.