Мария Аввакумова - Стихи Марии

Да что там говорить!.. Едва ли
подолгу небеса ласкали,
когда там только синева.
А тучка выглянет едва,
вы тут же с нею поспешали:
куда, зачем, что принесёт? –
и, обмирая, провожали
её, как друга до ворот.

…Чтобы услышать в себе Поэта и почти что понять,
мне пришлось на улицу выйти и лет двадцать там погулять.
Путь прогулки был шаток и валок,
пролегал по зловонию свалок
(но душа моя закрывала глаза и на это:
что ни сделаешь, чтобы понять Поэта)!
Путь прогулки пролег в глухоте бездорожий;
грязи по уши там, и надо идти осторожней,
отскребаться порою и двигаться ноги молить
туда… о туда, где сияла
ведущая к радости нить.
Та нить уходила. Она не хотела тебя.
Уже холодало – и что-то глодало тебя.
Но чтобы услышать Поэта и что-нибудь все же понять,
и это… и это пришлось мне за милость принять.
…По закоулкам Поэта, по тупикам Поэта,
меж разных подобий света искать настоящего света!
И раньше – не умирать!

Агатовая плоть
гигантского пространства…
что слишком велико для постоянства
и бесконечно – чтобы жить не вечно,
и беспокойно – чтоб забыть про войны…
агатовая плоть
пробита трещинами:
берёзами,
рябинами,
орешинами.
И любим мы сей камень нешлифованный,
окутаны пространством и окованы,
бессильные мужчины,
злые женщины –
его пустоты, мыслящие трещины.

По дождю-непогоде на ночном пароходе
в дом приехала поздняя гостья.
Мать поставила чаю, и обе, вздыхая,
засиделись. Всю ночь не спалось им.

А ребёнка жалели. Разбудить не хотели –
и шептались невнятно, как ветер.
А ребёнок в кровати обманул свою мати
(Любят взрослых подслушивать дети).

Что за гостья такая? И лицом-то какая?
(Но без лампы они обходились).
Что могла рассказать ей молчаливая мати?
Что за тайны меж ними водились?

Голос так и светился, утешаючи лился
у неведомой странницы этой…
И забылся ребёнок среди тёплых пелёнок
до неспелого первого света.

…Пробудясь, наблюдает: мать полы подметает,
принялась за хозяйскую гору.
Может, сон ему снился?.. Он бы правды добился,
если б мог говорить он в ту пору.

В годы волчьих оскалов, жизнь, кого ты ласкала,
задубев в бесконечном мученье?
Кто пришёл и послушал сиротинушку душу?
Человек?
Или ты – провиденье?
Архангельская обл.

Сумасшедшая лошадь
по городу носится с воплями.
Опрокинула бабу, телегу и хлебный фургон…
Сумасшедшая лошадь
с глазами, едва не лопнувшими,
от каких удирает, шальная,
врагов и погонь?

Что сломалось в ней,
долготерпеньем отмеченной?
Не с того же она…
что недешев на рынке овёс?!

Плачет, плачет слезьми,
стонет стоном почти человеческим
очумелая морда
средь черного вихря волос.

Не смотрите на горе!
Уважьте однажды несчастную.
То-то лошадь была –
и горда и красива собой.
Вскинься, вспыхни ещё
Напоследок глазами пропавшими!
Сумасшедшая лошадь, сегодня покончат с тобой.
…Да увидишь луга,
золотые края мать-и-мачехи,
и сиреневый стебель,
и сизый вечерний туман,
и как скачут и носятся
коники: девочки, мальчики,
и трава, обнимая, шуршит и шуршит по ногам.

Да услышишь, как твой
жеребёнок-ребёнок восторженно
ржёт и ржёт невозможного счастья мотив.
Подойди же к нему!
Ты не сбита ещё. Не стреножена.
Ты среди голенастых, горластых
дружков и подружек своих.

В катанцах драных, саржевых формах,
в галстуках с жеваными концами,
какие мы куцые были, наверно.
Но пусть и это останется с нами.

…Нам было лучше… И мы давали
детский концерт в инвалидном доме.
Что ты читала? И как принимали? –
всё отлетело куда-то. Кроме
запаха бедствия, что, как обух,
нас шибанул по носишкам трепетным…
и как лежали калеки бок о бок…
и мы с пионерским над ними лепетом.

После концерта тебя стошнило,
пропал аппетит даже к жмыху ворованному.
И долго-долго ты силы копила
и нежные чувства к миру терновому.
И ты поняла, с чем Судьба обвенчала
и что́ приказала зачать на соломе.
…Тебе было лучше. И ты читала,
читала опять в инвалидном доме.

Белой крупкой,
мелкой, хрупкой,
падает снежок
на холодные овраги,
на болотные коряги,
в поле на стожок.

Небо выгнулось под тучей.
Снегопад идёт могучий,
Ванечка-дружок.
Наметёт за ночку с неба
по колено, может, снега,
может, на вершок.

Жить невесело без снега,
как позавтракать без хлеба.
Музыка не та.
Рад-радёшенек, хохочет.
Прокатиться с горки хочет
Ваня-простота.

Когда я умру,
пусть я буду собакой,
большой и лохматой
собакой-гулякой.
Мне это нетрудно.
Подумаешь, дело! –
хвост нацепила
да шкуру надела…
А жить по-собачьи
всегда я умела:
молчать выразительно,
скулить ночами,
внушать человеческое очами,
не класть где попало
поганых горошин,
протягивать лапу
людям хорошим.

Утица летела
через море-море,
утица летела,
от зимы бегла.
Утица летела…
Через горе-горе
крестная дорога утицы легла.
Где её подружки? Голо-одиноко.
Не для одиноких этот жуткий путь.
Негде в этом мире бури и мороки,
некак в этом море сесть и отдохнуть.
За тугой волною
спрячется от ветра,
несколько мгновений
дух переведёт –
и, другой волною
до смерти огрета,
ледяного сала
досыта хлебнёт…

То волна взлетела…
То она взметнётся
над кровавым морем,
ужаса полна.
Всё-таки летела!..
Сердце оборвётся,
только вспомнит это.
Смилуйся, Волна!

Восточно-Сибирское море

Вы, женщины с мужскими лицами,
висящие на красных досках
наряженными активистками
с грудешкой плоской,
в кузнечном, прядильном и ткацком
с прилежностью, почти батрацкой,
с упрямством ломовых коней
ведете счет ночей и дней.

И что сейчас на белом свете:
что где стряслось,
чьи гибнут дети,
какой народ свалил царька,
чей муж валялся у ларька –
всё вам расскажут на собранье,
на заседанье, совещанье…
И будете негодовать,
мужские брови супить строго,
мужские взгляды, как острогу,
на провинившихся метать.