Михаил Руушан - Новая мозаика

Я помню двор на Живарёвке [1] Живарёвка – Живарёв переулок. —
У бабушки тогда гостил.
Бельё там сохло на верёвках;
Вот край, что до сих пор мне мил.

А жизнь двора неповторима —
То шум детей, то чей-то плач.
Гармонь смеётся чуть визгливо,
Над «красным уголком» [2] Красный уголок – помещение для общественных мероприятий. – кумач.

Там был татарин – строгий дворник,
А управдомом был еврей,
Озеленения поборник
И не любивший голубей.

Но голубятни две стояли
За гаражами у стены.
Туда детишек не пускали —
Боялись мамочки шпаны.

В два пальца свист – и стая в небо,
Где солнце выше голубей.
И это счастье, пусть нелепо, —
Для взрослых, но не для детей.

Там по утрам взывал старьёвщик:
«Старьё берём! Старьё берём!», —
Потом включиться мог стекольщик,
За ним точильщик – только днём.

Торговец приносил изыски:
«Уди-уди», ещё «язык»,
Пугач, свисток был в этом списке —
Всё, чтобы стать счастливым вмиг.

Турник стоял, как символ мощи,
А «Пионер» – салютовал.
Был участковый стали жёстче
В те дни, когда не выпивал.

Там карусель ещё крутилась,
Песочница для малышей.
И детство с отрочеством слились,
Растя «дворян» из чиграшей.

А бабушка горбушку хлеба
Мне разрешала брать во двор.
Над ним всегда такое небо…
И ангелов хрустальный хор.

Мать брала меня за ру́ку, —
И мы шли с ней в магазин.
Это скука – просто мука:
Очередь – и я один.

Вам «дадут» с ребёнком больше —
Где яиц, а где муки.
Не могу стоять я дольше:
– Мам, «морожена» купи.

Очередь то затихает,
То, как улей, загудит.
Справедливо не прощает,
Иль нахмурившись молчит.

Очередь порой вскипает:
– Ещё галстук нацепил!
Всё она про всех тут знает:
– Ишь ты, «зенки» как залил!

Мы идём домой с «добычей»,
И о том заходит речь:
Хорошо, что есть обычай —
Пироги в субботу печь.

И с капустой, и ватрушки;
Всех соседей угостят.
Ссорятся порой друг с дружкой,
Но приходит мир и лад.

Вечером – с отцом мы в баню,
Разгоняет баня кровь.
Мама, взяв сестрёнку Таню,
«Едет в душ», их ждёт свекровь.

Жили, в общем, небогато,
Но не стыдно вспоминать.
Не скопили денег, злата —
И не страшно их терять.

Я помню сельский магазин.
Он для меня бутиков краше.
Там всё такое очень наше,
А продавщица – «тётя Зин».

Резиной пахло от сапог;
Всё на одной лежало полке:
Таз, сахар, джем, портвейн, заколки…
И кой-кому давали в долг.

Две кепки, байковый халат,
Вот пряники времён Никиты,
Что даже мухами забыты,
И водка – справа, нижний ряд.

Но это главный был товар,
Как золотой запас, валюта.
Хранился Зиной дома круто;
То власть, уверенность, навар.

Сей магазин был клубом встреч,
Где центр секретов, слухов, сплетен.
Там каждый человек заметен,
Увы, молвы вам не избечь.

Всё это так знакомо мне.
Люд брал там хлеб, и брали много.
По-вашему, так жить убого,
Но были счастливы вполне.

Мне грустно, когда листья жгут,
Осенние сухие листья.
Они уже покрыли пруд;
Рябины обнажили кисти.

Дымок от листьев горьковат,
О чём-то мне напоминает.
Вновь возвращаюсь я назад
И вижу: школьник там шагает…

Он в гимнастёрке под ремень,
Портфель, в букете – георгины,
Учился средне (было лень)
И в месяц раз болел ангиной.

А дальше – техникум; студент,
На танцах подпирал он стену.
Мог выступать как оппонент,
Но для девчонок был не в тему.

Потом – работа, институт,
Несутся годы, как шальные,
Вот мамы нет, вот внуки тут,
А головы друзей – седые.

Всё было… Было и прошло…
Как много листьев облетело…
Всё так же от костра тепло,
И солнце за пригорок село.

Я помню Пироговку с детства:
Там монастырь, а рядом пруд.
Всё это передам в наследство
И не сочту за тяжкий труд.

Мы ночью проверяли храбрость
На кладбище в монастыре.
Кто сомневался – это наглость, —
С тем разбирались во дворе.

Пруд монастырский обитаем —
Там жили пара лебедей.
Все о любви такой мечтаем,
Но редкость это средь людей.

Мы этих лебедей кормили,
Их перья гладили порой.
Но люди одного убили,
И улетел потом второй.

Мы знали тайный ход на стену,
Как со стены попасть в музей [3] Новодевичий монастырь являлся и филиалом исторического музея. .
Нам «море было по колено»,
Коль в окружении друзей.

Я помню, в церковь заходили,
Там в полумраке образа.
Мне кажется, о нас судили
И нас ругали за глаза.