Владимир Ноговицын - Самолётик бумажный любви

Произнесённые красиво,
Слова, как песни, отзвучали.
А небо вешнее плаксиво,
И плыли в нём снега печали.
И было там тепло апреля.
И также слёзно, также влажно.
И чьи-то лампочки горели
Всю ночь в дому пятиэтажном.

Но снова грянул понедельник.
Ещё одна неделя мимо!
Он как бродяга, как отшельник
И стал похож на пилигрима.
Всё, что считалось чувством сильным,
Другим, по правде, оказалось.
По живописному картинным…
Но разошлось. Но разбежалось.
Но не сбылось: такое дело.
Давить не надобно на жалость:
Перетряслось, перекипело
И за края переплескалось…
Всё, что считалось, —
Не зачтётся.
Из жизни вычеркнется, статься.
Как поезд, что уехать рвётся,
Не зная все названья станций.
Да, он почти как скорый поезд,
Чем отдалённее, тем ближе…
Я стану жить, не беспокоясь
О том, что больше не увижу.
О том, что много или мало
Не вспоминаешь и не судишь.
О том,
что
от меня
устала,
О том,
что
больше
не полюбишь…

Я пропахну дорогой,
казённым бельём.
Мне лежанкою —
верхняя полка.
Но зато
за окном,
за окном,
за окном
будет лес
снежно
нежиться
долго.

Под
архангельским небом,
в родной стороне,
под колёс
монотонную
песню
хорошо рассуждать
беззаботному мне,
как на свете
живётся
чудесно.

А ещё помечтать
о дальнейшей
судьбе.
А ещё
поприбегнуть
к гаданью.

И понять,
что я еду —
навечно к Тебе.

Нет, лечу!
И —
не по расписанью!

Ты —
рядом,
и как будто
навсегда.

Под
взглядом
этим
любящим
смелею.

Ты для меня —
небесная
звезда,
спустившаяся
с высоты
на Землю.

Музыка на пустынном
речном вокзале,
где от вокзала
только вывеска осталась,
где вблизи и, скорее всего,
в начале
Северной Двины волна
О причал стучалась.

Был звонок
по мобильному телефону,
как кивок:
всё правильно,
скоро буду…
На парапете
восседали чайки сонно.
…А на свете
Не происходило чуда.

Видно, возраст…
И вдобавок – ветер:
О себе напомнил он,
и нещадно.
Город Котлас.
Постылый вечер.
Мы не встретились.
Ну и ладно!

Надо проще быть!
Надо – проще —
как считалочка,
как заклятье.

Не срослось в судьбе…
В общем,
жизнь
по нынешним
понятьям.
И сегодняшне современно.
А чего ещё
дальше ждать нам:
Потрясения?
Перемены?
Поцелуев?
Твоих объятий?
Листьев жара
В осенней роще,
Ставшим светом
Для нас в окошке?
А сейчас —
хлебной крошки отщип,
клёв наивной такой рыбёшки.

– Знаешь…
Ты ничего не знаешь!
Это смахивает
на жестокость.
Представляю,
опять вздыхаешь,
вновь испытываешь
неловкость.

Взгляд тоскливый.
А губы – сжаты.
Всё киношно
давит на жалость…

Мы оплошно
и сами рады:
встреча всё-таки
не состоялась.

А чего говорить бы надо,
понапрасну нервы тревожить?
…Засмеркалось уже.
Прохлада
расползлась по улицам тоже.

Может, нужно сильней вглядеться
в горизонтные очертанья?
Стало муторно мне на сердце
от ненужного ожиданья.

…Выпить, что ли, холодной водки;
Ничего не считать бедою?
…Быстрый след одинокой лодки
Расщеплён, растворён водою.
След от лодки – зелёной, моторной…

Иногда Ты бываешь вздорной,
Иногда Ты плохой бываешь,
Лишь когда меня забываешь!
Чу!
А вывод, как мир, извечен:
Надо меньше смотреть…
на женщин!

…Сочиню напоследок опус.
Сотворю кораблик бумажный
из газеты «Вечерний Котлас»:

Пусть плывёт он, лёгкий и важный!
Пусть штурмует двинские дали,
устаёт от плавучей гонки…

…На ногах поправив сандалии,
Побреду домой по бетонке.
Беспокоясь (о чём же?) громко,
чайки тысячу раз сгорланят.
На обиженного ребёнка
весь мой город похожим станет.
На того малыша похожим,
что, скорее всего, для вида
этой улице, всем прохожим
раздаёт —
бесплатно —
обиды.

Беспокойство
укрытого снегом сада.

Беспокойство птиц,
что с ветки на ветку
перелетают:
снегирей,
фонарями
светящими
в синий,
по-пластунски
ползущий
полдень.

Беспокойство
зимы торопливой,
обрисовавшей
границы
всех явлений,
то есть природы
здешней,
где указаны знаки
чувств проходящих,
где закрыты проезды
шлагбаумом
цвета —
зелёного с красным,
явственно
не по сезону.

Переливаясь,
передаётся
бодрящая зябкость.

От неё отогреться
сил не хватит,
пожалуй.

Чиркнуть спичкой
и подпалить бумагу —
даже этому
простейшему делу
необходима,
оказывается,
сноровка.

И пускай огонёчек
взовьётся
легко и резво.
Скрючится пусть
листочек папирный.
От записочки
многострочной
только пепла
останется горка…

Пропадёт навсегда
блокнота
дневниковая
спешная запись,
от чужого
погляда
навечно
и надёжно
она спасётся.
Беспокойство
наше с Тобою —
до болезного
вольно.

Что пытаться
впустую —
не втиснуть
в привычные
рамки:
знать не знаешь,
чего ожидать
нам
в
ближнем,
в дальнейшем —
грозной стужи
или
скорого
потепленья.

Ты напиши мне всё-таки куда-то
На адрес незаученный один.
Туда, где не находят адресата
Без никому неведомых причин.

Из нынешнего дня в иные годы.
Сомнения тревожные гони!
Здесь небо одиночества. Но звёзды,
Как будто путеводные огни.

Надежду неприметную оставь мне.
И ни за что отныне не вини.
Пускай пошире распахнутся ставни
И впустят только солнечные дни!

А коль ненастье… что же,
За горою исчезнет тучей грозною оно.
Ты появись – и я тебе открою
Все тайны, что поведать суждено.

Пускай ещё шумкие стонут ветры,
Но их быванью скоро выйдет срок.
И вскроются ничейные конверты,
Любовь прочтётся в них не между строк.

Ты напиши мне всё-таки когда-то
И отпусти письмо в далёкий путь.
Оно, как знать, дойдёт до адресата,
И если не теперь – когда-нибудь!

Большой подоконник
С цветами герани.
Им там полыхается,
В окнах, пунцово.
Как будто они —
Очертание, грани
И раннего чувства,
И позднего слова.