Дмитрий Быков - Бремя черных

Да, вот тогда я перейду на вашу сторону —
К тупому, хищному, исконному, посконному,
К необъяснимому, нелепому, нестройному,
Фальшиво шитому и неприлично скроенному.
И вот тогда я перейду на вашу сторону —
Точней сказать, перелечу, подобно ворону,
Неся с собой свое клеймо, свое проклятие,
А уж оно падет само на вас, собратия.
Оно, за что я ни берусь, меня преследует,
И вечно ждет, что я загнусь; когда – не ведает.
Пойди я в летчики – летать бы мне недолго бы;
Пойди в валютчики – попадали бы доллары;
Пойди я в сыщики – у всех бы стало алиби;
Пойди в могильщики – вообще не умирали бы.
Оно ползет за мной, как тень, скуля, постанывая,
И станет вашим в тот же день, как вашим стану я.
Мое предательство ценя, – ему-то рады вы, —
Не оттолкнете вы меня, хотя и надо бы,
И перекинется гнилье, и ляжет трещина,
И станет вашим все мое, как и обещано.

Я, как гранату, жизнь закину в ваше логово —
Видать, затем и берегли меня, убогого.
Себя я кину, как гранату – ту, последнюю,
С моей прижизненною кармой и посмертною.
Вот ровно так я перейду на вашу сторону,
И мы толпой, в одном ряду войдем в историю,
И там опустимся на дно, как маршал Паулюс,
Но если с вами заодно, то я не жалуюсь.

Земля очнется после снега – и лезут из-под него
Обертки, хлам, почему-то кости, битый кирпич,
Стекло, бутылки из-под пиво, бутылки из-под вино,
Дохлые крысы и много чего опричь.

Со всем этим надо бы что-то сделать, но непонятно, как
За все это браться после такой зимы,
Когда мы тонули в сугробах, шубах, вязли в клеветниках,
А как приводить в порядок, так снова мы.

…Вот так очнешься после ночи – и лезут из-под нее
Вчерашние мысли, скомканные носки,
Обломки тем, обломки строчек, сброшенное белье,
Малознакомое тело рядом, прости.

Внизу, на улице, та же свалка и аромат при ней,
И дождь со снегом, вечный, как вечный жид.
Казалось, за ночь все это станет вечера мудреней,
А нет, не стало, как лежало, так и лежит.

…Душа очнется после смерти – а там все тот же кабак:
Смерть завистников не смирила, павших не развела,
Зла не забыла, и все, что было сброшено кое-как, —
Так и валяется в беспорядке: дела, тела.

Вокруг лежит печальная местность, русла, мосты, кусты,
Аккумуляторные пластины и ЖБК,
Повсюду запах прелой листвы и горечь новой листвы,
Серо-зеленый цвет бессмертья и бардака.

Рыжеют пятна былых стычек, чужих обид,
Лопнувших начинаний, пустых лет.
Казалось, смерть облагородит, посеребрит,
Гармонизирует, – но оказалось, нет.

И надо все начинать сначала, цвести и гнить,
Подхватывать эту нить и узлы вязать,
И не скажешь, зачем, и некому объяснить,
А главное, непонятно, где силы взять.

Чем дольше опыт бытия,
Тем чаще я
Воспринимаю смерть как дембель.
Лет тридцать минуло с тех пор,
Но вижу явственно, в упор,
Какой прекрасный это день был.

Была весна.
Цветочки, листья, мать честна.
Жизнь впереди была в порядке.
Степенный, словно черный грач,
Вдоль местных дач
Я по Славянке шел в парадке.

Не в лучшей форме я, увы,
Среди ликующей листвы
Встречаю эту годовщину.
Уже все чаще я ворчу,
Хожу к врачу,
Уже впадаю в дедовщину.

Уже мы быстро устаем,
С трудом встаем —
Не я и тот, о ком ты мыслишь,
А я и мрачные скоты,
Которых ты
Моими сверстниками числишь.

Уже плевать,
Кто унаследует кровать
И сбереженья прикарманит.
Мир не погублен, не спасен,
И вечный сон
Не столь пугает, сколько манит.

Хотя в невечном, здешнем сне
Порою мне
Повестку вновь кидают в ящик,
И так ужасен этот сон,
Что тяжкий стон
В моем дому пугает спящих.

Когда покинем этот свет —
Бессмертья нет,
Теоретические споры
Идут не дальше общих фраз,
Но как-то раз
Нас призовут еще на сборы.

Вдруг наши шпаги и ножны
Еще окажутся нужны —
Хоть для подмоги, для подпитки?
Кто не убийца и не тать —
Как им не дать,
Не разрешить второй попытки?

Окопы старые и рвы
Порой, увы,
Зарытых снова изрыгают.
Все барды издавна поют
О том, что павшие встают
И помогают.

До этих пор
Нас ждет какой-то коридор,
Тошнотный, как в военкомате,
И там мы будем вспоминать
Былую рать
И как блистали в этой рати.

Кичиться будут погранцы,
Орать – десантные бойцы,
Артиллерист опять нажрется,
Звонить в испуге будет мать,
Невеста – ждать,
И как обычно, не дождется.

Все будут, как типичный дед,
Перечислят своих побед
Ряды и даты, —
Вранье зашуганных мудил:
Ужели, если б победил,
Попал сюда ты?

Не знаю, как в другой войне,
А в этой, что досталась мне,
Напрасны доблести стальные.
Бессильны и добро, и зло:
Есть те, которым повезло, —
И остальные.

Но нас построят на плацу —
Или расставят по кольцу,
Как ожерелье,
И мы увидим на свету,
Как растеряли красоту,
Как ожирели,

Прогнили грудью и спиной —
Иной посмертно, а иной
Еще при жизни,
Как эти выходцы из ям
Тупы, помяты по краям,
Как нас обгрызли.

И вот вам весь парад планет:
Бессмертья нет,
А только ржавчина без счета.
Нелепо думать, что в земле,
В ее котле,
Нетленное хранится что-то.

Тогда Господь – майор такой —
Махнет рукой
На эти пролежни и пятна:
Наш утлый ряд
Фальшиво поблагодарят
И комиссуют безвозвратно.

Люблю рассказы о Бразилии,
Гонконге, Индии, Гвинее…
Иль север мой мне все постылее,
Иль всех других во мне живее
Тот предок, гимназист из Вырицы,
Из Таганрога, из Самары,
Который млеет перед вывеской
«Колониальные товары».

Я видел это все, по-моему, —
Блеск неба, взгляд аборигена, —
Хоть знал по Клавеллу, по Моэму,
По репродукциям Гогена —
Во всем палящем безобразии,
Неотразимом и жестоком,
Да, может быть, по Средней Азии,
Где был однажды ненароком.

Дикарка носит юбку длинную
И прячет нож в цветные складки.
Полковник пьет настойку хинную,
Пылая в желтой лихорадке.
У юной леди брошь украдена,
Собакам недостало мяса —
На краже пойман повар-гадина
И умоляет: «Масса, масса!»