Фридрих Шиллер - К Гёте, когда он поставил «Магомета» Вольтера

Не ты ли, кто от гнёта ложных правил
К природе нас и правде возвратил
И, с колыбели богатырь, заставил
Смириться змея, что наш дух сдавил;
Кто взоры толп к божественной направил
И жреческие ризы обновил, —
Пред рухнувшими служишь алтарями
Порочной музе, что не чтится нами?

Родным искусствам царствовать довлеет
На этой сцене, не чужим богам.
И указать на лавр, что зеленеет
На нашем Пинде, уж не трудно нам.
Германский гений, не смущаясь, смеет
В искусств святилище спускаться сам,
И вслед за греком и британцем вправе
Он шествовать навстречу высшей славе.

Там, где рабы дрожат, тираны правят,
Где ложный блеск тщеславиться привык,
Творить свой мир искусство не заставят —
Иль гений при Людовиках возник?
На ремесло свои богатства плавит
Художник, не сокровища владык;
Лишь с правдою обручено искусство,
Лишь в вольных душах загорится чувство.

Не для того, чтоб вновь надеть оковы,
Ты старую игру возобновил,
Не для того, чтоб к дням вернуть нас снова
Младенчески несовершенных сил.
Ты встретил бы отпор судеб суровый,
Когда бы колесо остановил
Времён, бегущих обручем крылатым.
Восходит новь, былому нет возврата.

Перед театром ширятся просторы,
Он целый мир шумливый охватил;
Не пышных слов блестящие уборы —
Природы точный образ сердцу мил;
Не чопорные нравы, разговоры,
Герой людские чувства затвердил,
Язык страстей гремит свободным взрывом,
И красота нам видится в правдивом.

Но плохо слажен был возок феспийский,
Он с утлой лодкой Ахерона схож:
Лишь тени встретишь на волне стигийской;
Когда же ты живых в ладью возьмёшь,
Ей кладь не вынести на берег близкий,
Одних лишь духов в ней перевезёшь.
Пусть плоти зыбкий мир не обретает;
Где жизнь груба — искусство увядает.

Ведь на подмостках деревянной сцены
Нас идеальный мир спешит объять.
Здесь подлинных лишь чувств живые смены.
Растроганность ужель безумством звать!
Но дышит правдой голос Мельпомены,
Спешащий небылицу передать,
И эта сказка часто былью мнилась,
Обманщица живою притворилась.

Грозит искусство сцену бросить ныне.
Свой дикий мир фантазия творит,
С театром жизнь смешать, в своей гордыне,
С возвышеннейшим низкое спешит.
Один француз не изменил богине,
Хоть он и вровень с высшим не стоит;
И, взяв искусство в жёсткие оковы,
Не даст поколебать его основы.

Ему подмостки шаткие священны,
И изгонять он издавна привык
Болтливой жизни шум несовершенный,
Здесь песней стал суровый наш язык.
Да, это мир — в величье — неизменный!
Здесь замысел звеном к звену приник,
Здесь строгий свод священный храм венчает
И жест у танца прелесть занимает.

Французу мы не поклонимся снова,
В его вещах живой не веет дух,
Приличьем чувств и пышным взлётом слова
Привыкший к правде не прельстится слух.
Но пусть зовёт он в лучший мир былого,
Пусть явится, как отошедший дух, —
Вернуть величье осквернённой сцене, —
В приют достойный, к древней Мельпомене.