Иван Оченков - Смоленский поход (СИ)

—----------------------------

*Летник — род платья.

**Поршни — обувь из сыромятной кожи.

***Убор — украшения.

****Ослоп — дубина. (устар.)

Впрочем, бой продолжался недолго, дядька Ефим с холопами ожесточенно рубился с татями, когда снова раздался громкий свист и разбойники резко как по команде бросились врассыпную и исчезли в лесу, оставив на снегу своих побитых. Ратники недоуменно оглядывались, ожидая нового подвоха, но ничего не происходило. Наконец Истома, прислушавшись, произнес: — «Мнится мне, скачет кто-то». И действительно скоро всем стал слышен шум скачущих всадников, а затем показались несколько десятков конных ратников, окруживших место побоища. Главным у подскакавших ратников, как ни странно, был одетый в тулуп поверх рясы, монах с густой ухоженной бородой и властным взглядом. Встретившись с ним глазами, дядька Ефим вздрогнул и, стянув с головы шапку, поклонился.

— Здрав буди боярин…

— Иеромонах Мелентий перед тобой Ефим, — прервал боярского сына монах.

Ефим внимательно посмотрев на него покачал головой и, вздохнув, проговорил.

— Благослови отче.

Мелентий перекрестил Ефима и его ратников и посмотрев на Федьку хмыкнул.

— А новик что же в сброе запутался?

— Первый бой, отче, но не растерялся и взялся за лук, да пострелял татей немало, — заступился за Федьку дядька.

— Сын?

— Не мой, отче, Семки Панина, — отозвался Ефим и тут же отвечая на невысказанный вопрос пояснил, — погиб когда ополчение с Ходкевичем билось.

— Вот оно как, — вздохнул монах, — царство небесное православному воину. Ладно собирайтесь вместе поедем, а то шиши лесные обнаглели совсем — на ратников нападают.

Ефим с холопами оглядели друг друга, может поранен кто, а в горячке боя не заметили. Но все, слава богу, обошлось, и можно было продолжать путь. Федька тем временем собрал свои стрелы и наскоро обшарив тела татей собрался сесть в сани, но монах остановил его.

— Ну-ка парень садись ка на моего коня, а мне с твоим дядькой потолковать надобно.

Новик, не переча вскочил в седло настоящего боевого коня, на котором путешествовал святой отец и увеличившийся отряд тронулся в путь.

Во время привала заинтересовавшийся таинственным монахом Федька стал приставать с расспросами к дядьке Ефиму, но тот обычно словоохотливый почему-то отмалчивался, а что бы новик ему не надоедал нагрузил его всякой работой. Федькино любопытство от этого только раззуделось, и он зашел с другого бока. Рубя лапник вместе с дядиным холопом Истомой, он стал одолевать уже его. Старый ратник таиться не стал и рассказал новику, что Мелентий в былые времена был, ни много ни мало, вторым воеводой в полку, где служили Ефим и Федькин отец. Что потом случилось, и отчего воевода оказался в монастыре он не знал, да и парню посоветовал не выспрашивать. Дескать, много будешь знать — скоро состаришься. Дальнейшее путешествие проходило без приключений. Чем ближе к Москве, тем больше увеличивался их обоз от едущих на смотр боярских детей. Отряд получился большой и тут уже не только тати, но и сам гетман Ходкевич, случись ему оказаться рядом, десять раз подумал бы, прежде чем напасть. Федька все время оживленно вертел головой, то разглядывая новоприбывших, то желая рассмотреть величественные храмы и богатые боярские хоромы, о коих он был наслышан. Однако как прибывающие отовсюду ратники мало чем отличались от дядьки Ефима, так и пригороды Москвы не поражали воображения. Деревня она и есть деревня, разве что побольше чем Панино или Лемешевка. В саму столицу, впрочем, въехать сразу не получилось. Еще на заставе дворянам и детям боярским объявили государеву волю встать на Поганом поле и готовиться к смотру. Именно туда бояре с дьяками из разрядного приказа приедут смотреть, как помещики к службе государевой изготовились. Еще велено было на скудость и разорение не жаловаться, а показать себя лицом, великий государь де, знает о бедах земли русской и паче меры ни с кого не спросит, а исправно справляющих службу пожалует.

Готовясь ко сну новик спросил у дядьки Ефима отчего поле где они собрались называют поганым.

— Немчина тут какого-то собирались казнить, — отвечал ему он, запахиваясь плотнее в шубу, — сказывают грех он совершил великий, а какой неведомо. А в ту пору как раз ляхи в кремле сдались и немчина того на радостях помиловали, так он сам не смог с такой тягостью на душе жить и удавился. С той поры поле здешнее Поганым и зовут.

— Дядька Ефим, а ты царя видел? — продолжал расспрашивать неугомонный Федька.

— И ты завтра поглядишь, сказывают, как богомолья вернется, заедет на поместную конницу поглядеть. Спи давай, неслух!

На следующее после прибытия утро затрубили трубы и дворяне и дети боярские помолясь богу и, снарядившись, выехали на смотр. Вот тут Федору было на что посмотреть, многие помещики, еще вчера выглядевшие не лучше любого крестьянина, вытащили из сундуков богатые одежды и блестящие брони, сели на чистокровных аргамаков и красовались пред своими товарищами пышным видом. Другие напротив остались в чем были, надев поверх драных зипунов худые тягиляи оседлали неказистых лошаденок, а то и вовсе стояли пешими потупив взоры от стыда за свое убожество. Таких как дядька Ефим и Федька середняков было явное меньшинство. То есть не мало было тех, кто беднее и значительно больше таких, что выглядели куда богаче.

Тут еще раз прогудели трубы, и на поле выехали несколько богато одетых бояр верхом в сопровождении закованных в железо ратников.

— Гляди ка, — пихнул Федьку кулаком в бок Ефим, — князь Пожарский сам приехал! Сказывали недужится ему, а вишь-ты не утерпел.

Новик во все глаза уставился на прославленного воеводу, но тот быстро проскакал мимо, окруженный со всех сторон свитой. Тем временем начался смотр, несколько бояр с дьяками, держащими в руках списки помещиков, стали по очереди выкликать проверяемых. Услышав свое имя, помещик выезжал вместе с холопами и предъявлял себя и свое снаряжение боярину, а дьяки записывали, все ли выставил государев ратник, что от него полагалось. Не вызванные еще, обратились в слух, пытаясь по обрывкам долетающих до них фраз определить строги ли проверяющие бояре и нельзя ли их разжалобить.

— Гляди-ка Федор, — скрипнул зубами дядька Ефим, — вон красуется сосед наш Телятевский, и сам оборужен справно и холопов привел в двое от положенного. А вот в ополчении я его что-то не упомню, всю смуту дома просидел и всегда так, как смотр, так он из первых, а как поход или еще что, так вечно или больным скажется или еще чего удумает! Поклонится аспид полковому боярину поминком справным, тут его служба и кончилась. Мнится мне, что вели ему боярин саблю достать, так не сможет, ибо приржавела!