Владимир Свержин - Крона огня

— «…Я жил во Франции цветущей в такие темные века, что солнца луч, ко дню зовущий, не смог возжечь среди живущих светильник разума пока». — Лис продекламировал начало еще не рожденной баллады, стряхнул чернильную каплю, почесал за ухом очиненным наискось гусиным пером и задумчиво воззрился на муху, бредущую по потолочной балке.

— И шо это ты на меня так подозрительно уставилась? Шпионишь?

Чтобы отвести от себя подозрение, муха всплеснула крыльями, изящно похлопала ими и умчалась от греха подальше. Сергей криво ухмыльнулся. Нет, муха, пусть даже самая парижская, — априори недостойный слушатель его возвышенных поэтических откровений.

Грядущее возвращение под сень институтских сводов требовало подробного отчета о проделанной работе. Конечно, здесь, в мире, где на золотом троне Франции восседал юный король драконьей крови Дагоберт III, у его оперативной группы оставались еще кое-какие неоконченные дела, но все же скорый отзыв «нурсийских путешественников» считался делом решенным. А коли так — следовало навести последний лоск, начистить сапоги и, конечно, подготовить балладу, или как там ее, ораторию для сольного и совместного орания под настроение в «кают-компании» Лаборатории Рыцарства.

Он активизировал закрытую связь, бесцеремонно вторгаясь в сознание самого куртуазного и уже потому самого безответного из «боевых хомячков».

— Ау, Валет, ответь мне, не как боевая единица с минусом, а как зрелый плод эволюции — человек неумеренно разумный, хуже того, вундеркинд, долгое время изводивший протуберанцами интеллекта профессоров Сорбонны. Вот я тебе прочту начало баллады, а ты ответь честно, без утайки, но все же помня о субординации, — хорошо получается?

Инструктор Международного Института Экспериментальной Истории собрался было прочесть теплые еще стихи подопытному кадету, но замер, осмысливая увиденное на канале связи.

— Мой юный друг, а чем это ты там занят?

Стажер-оперативник Института, прославленный во франкских землях менестрель, шевалье Кристиан де Ла Валетт, стройный и утонченный, будто гончая, с длинными иссиня-черными волосами и аристократическим профилем жертвы многовекового генетического отбора, обладатель обсидиановых глаз потомственного южанина самозабвенно рубил дрова.

— Ты шо, — поразился Лис, — устроился помощником истопника в местной бане, прости, терме? Хотя термы уже позакрывались, а бани — это вообще не здесь.

— Нет-нет, господин инструктор, — прервал странное занятие сладкозвучный певец любви и прочих красот природы, — мне тут не дает покоя один чрезвычайно занятный вопрос…

— Прикинь, мне тоже. Даже два. Во-первых, тебя в родовом замке не учили, шо дрова колют вдоль, а не поперек? А во-вторых, с какого перепугу ты делаешь это мечом? Ты бы их еще попробовал рубить… ладно, про это не будем. В общем, слава богу, Камдил этого безобразия не видит! Он человек суровый, не то, что я, гуманист и душелюб.

— Да, судя по вашим отзывам, его присутствие было бы нам очень кстати, — согласился Бастиан, задумчиво оглядывая нарубленные дубовые чурки. — Но если позволите, я все же задам свой вопрос не ему, а вам.

— Да уж шо с тобой делать, выбора особо нет. Валяй, светильник разума, озадачь меня неожиданной вспышкой мозговой активности.

— Вы знаете, господин инструктор, там, в Сорбонне, я пытался заниматься историческим фехтованием, но, увы, не достиг в этом сколько-нибудь впечатляющих успехов. Однако вот этим, — перед глазами Лиса возник клинок трофейного абарского меча, с которым упражнялся Валет, — у меня получается с одного удара перемахивать деревянные чурбаки сантиметров в двадцать толщиной. Полагаю, это не предел.

— Ну, так ясень пень, меч-то абарский. Они вон с ними прошлись по европейским армиям, шо та газонокосилка по репейным зарослям.

— Это верно. Но с другой стороны, сами абары — кочевники. Я видел подковы их коней. Прямо скажем, не шедевр кузнечного ремесла. И стремена… У них нет металлических стремян, они пользуются кожаными петлями с деревянной подставкой под ступню. А клинки — мало того, что это продукт высоких технологий, это произведение искусства.

— Точно, точно, — согласился Лис, — я вон для Джокера-1 тоже прихватил на всякий случай три штуки в подарок. Он обрадуется. Вернется, а тут мы ему такой стальной букет.

— Да, но откуда у абаров такие мечи?!

— Мой юный друг, ты меня удивляешь. Они получили свое оружие от просочившихся «с того света» хаммари, это уже давным-давно известно. Ну, в смысле, давным-давно — всю последнюю неделю.

— Да, конечно, они получили оружие от хаммари, но судя по тому, что мы узнали об этих страхолюдинах и о драконьем мире, у хаммари тоже нет кузнецов. И вообще с ремеслами туго. Да и с мозгами. А тут нужны знания, умения…

— Погоди… — На канале связи на мгновение воцарилась гнетущая тишина. Покровительственный тон Лиса сдуло в единый миг. — Ты не просто Валет, ты Козырный Валет! То есть выходит, шо этих хаммари самих кто-то дергает за веревочки?

— Получается, что так.

Пламя свечей шарахнулось, будто от испуга, когда закрылась дверь потайной комнаты в доме Элигия, великого казначея франкской державы. Тот проверил, хорошо ли держит засов, по-хозяйски огляделся и прошел к своему рабочему месту — неказистому, но, как он полагал, стоящему выше самого великолепного трона в стране.

Верный Мустафа с поклоном вручил господину обтянутую тисненой кожей книгу. Эти письмена говорили сердцу бывшего золотых дел мастера больше, чем Новый, а уж тем паче Ветхий Завет. Здесь, навечно запечатленные на тонком пергаменте, содержались расчеты — неровный ритм сердцебиения государства. Ровными столбцами каллиграфически выписанных цифр красовались прибыли; шрамами, исполосовавшими сердце, темнели суммы неизбежных трат.

Вышедший из низов мастер знал счет деньгам и цену каждого денария. Внезапная женитьба на сестре опального майордома принесла ему огромные богатства, земли и место при дворе, но отнюдь не любовь и почтение вельмож. С ним считались, ему вымученно улыбались, а спиной Элигий ощущал сверлящие завистливые взгляды.

Те, кого он столько лет снабжал украшениями и регалиями власти, наконец увидели в нем человека. И остались недовольны увиденным. Чванливые бароны почитали его наглым выскочкой, чуть ли не проходимцем.