Владимир Свержин - Личный враг императора

Кажется, сработало, – подумал я, глядя, как открываются ворота и всадники въезжают в село. Сейчас Чуев объявит о том, что еще должна вернуться разведка, и тем покуда себя подстрахует. Наверняка здешние разбойники решат дождаться возвращения разъезда. Ведь если речь идет о регулярных частях, то рисковать нельзя. Хоть один доберется до Ставки – и завтра на руинах крепости нечем будет поживиться даже голодным псам. А значит, нужно ждать сигнала, сидеть и ждать, невзирая на усиливающуюся метель, на мороз, сидеть, не подавая признаков жизни, лишь изредка давая возможность людям по единственной натоптанной уже тропе на четвереньках отползти подальше в лес и уж там попрыгать или вовсе справить нужду.

Я уже начал застывать, когда из лагеря послышалась старая солдатская песня: «Дело было под Полтавой, дело славное, друзья, мы дрались тогда со шведом под знаменами Петра!»

– Отлично, – прошептал я. – Значит, принимают как своих и сейчас будут садиться обедать. А за обедом практически наверняка все командование соберется в господском доме послушать Чуева. Гусарские байки, как известно, блюдо заливное. Как начнут заливать, так до полуночи не уймутся. Вот в разгар этой трапезы как раз и стоит нагрянуть. Лишь бы изюмцы до этого времени на радостях не упились, а то нелепая картина получиться может.

Трое гусар, оставленных ротмистром якобы для связи, галопом поскакали к воротам и осадили коней.

– К ротмистру Чуеву!

Ворота со скрипом отворились, из села доносились удалые песни и смех. Похоже, в крепости действительно радовались приходу соотечественников. Старший оставленной мне троицы, осанистый вахмистр, став перед командиром, доложил, что разведка возвращается без потерь, явно внутренне любуясь и собственной выправкой, и четким звучанием рапорта. Ротмистр оглянулся на хозяев и прикрикнул:

– Ну, так что же ты, скачи обратно, зови сюда! – Он вновь повернулся к собеседникам: – Вы уж не обращайте внимания на их мундиры, разведка она на то и разведка, чтобы самим притаиться и врагу не дать себя заметить. А притаившись, все видеть и слышать.

– Да, да, – закивал молодой уланский корнет вида столь грозного, что на поле боя его можно было выпускать без оружия.

Однако, не пользуясь столь редкой возможностью, корнет ни на минуту не расставался с оправленной в серебро восточной саблей и парой кавалеристских пистолей, лежащих прямо тут же на столе возле тарелок. Как уже знал ротмистр, сей кавалерист являлся также и хозяином имения, потомком мурзы Бектемира, некогда выехавшего на службу в Великое княжество Литовское. Думаю, что в образе ордынского мурзы сей русский помещик смотрелся бы весьма органично. Второй его приятель носил горский чекмень вместо мундира, однако же белокурые волосы и сталисто-голубые глаза не оставляли сомнений, что к горным джигитам сей абрек отношения не имеет. Впрочем, и произношение, и повадки, и манера рассказывать прошлогодние гвардейские анекдоты выдавала в нем офицера из тех, о ком порой говорят «столичная штучка». Но сейчас он все больше расспрашивал гостя об обстановке на всей линии боевых столкновений с проклятым Корсиканцем. И в тот момент, когда я вошел в обеденную залу, он меланхолично кивал головой в такт речам бравого ротмистра.

Стоило мне переступить порог, Алексей Платонович простер ко мне руку, будто любуясь собственным творением, и объявил:

– А вот и мой друг, о котором я столько рассказывал.

Самозваный джигит повернул голову и вскочил из-за стола, будто укушенный оводом.

– Сережка! Трубецкой! Вот нечаянная встреча! Ну что ты застыл, как засватанный?! Это же я, подпоручик Тышкевич!

Ну, вот и случилось то, о чем когда-то предупреждал Дед. Вернее, даже не предупреждал, так, высказывался гипотетически: «А что, если…» Стоявший передо мной подпоручик был навеселе и, похоже, искренне рад меня видеть. Во всяком случае, он активно размахивал руками, приглашая меня за стол, совершенно не подозревая об опасности, нависшей над его головой, впрочем, как и над остальными головами разномастного гарнизона этой бандитской крепостицы.

– Ну что ты смотришь букой? Ну да, признаю, шутка вышла дурацкая, так кто ж знать-то мог, что война начнется?!

Тут я начал догадываться, о чем говорит подпоручик. Должно быть, в ту роковую ночь «обмена» прежний носитель моего нынешнего бренного тела так мертвецки упился в связи с получением эполет подпоручика, что не вязал лыка и «давил храповицкого». А своя же офицерская братия, решив подшутить над перебравшим нашим благородием, отвезла его, в смысле уже меня, в лес и оставила там дожидаться «хмурого утра». Вот молодцы! Вот умники! Хорошо хоть волки неожиданным подарком не заинтересовались, а то бы закончилась моя цивилизаторская миссия в прямом смысле дерьмово. Я продолжал сверлить подвыпившего шутника недобрым взглядом, так что тот осекся и начал оправдываться:

– Я на ту поляну спозаранку примчался, да тебя и след простыл. Вот чем хочешь клянусь, пытался искать, всю округу с твоим и моим денщиками обшарил – все впустую! Даже следов не осталось. К Неману вышли, а тут французы! Федька с Гришкой в один момент полегли, я и сам насилу голову сохранил.

В моем возбужденном мозгу спешно прокручивался некогда вызубренный наизусть список офицеров лейб-гвардии Семеновского полка с их служебными формулярами. Вот, точно, есть: подпоручик Георгий (Ежи) Тышкевич пропал без вести в первый день войны. В списке значилось: «находясь в дозоре». Что ж, похоже, сей «пропавший без вести» чувствует себя вполне здоровым и даже с лица не спал.

– А вот, позволь тебе представить, – меж тем продолжал он, – мой добрый друг Искандер Бектемиров, корнет 5-го уланского Литовского полка и любезный хозяин этих земель.

Мужчина, разделывающий жареную курицу, лежащую перед ним на чеканной серебряной тарелке, недобро глядя на меня, молча кивнул.

Так, так, «литовские» уланы находились в резерве второй армии, сражались под Миром и Романовым, затем, после соединения первой и второй армий, – у стен Смоленска. Какая ж нелегкая занесла корнета на отчие перины?

– Ну что же ты, Сережка?! – Тышкевич вновь радушно распахнул объятия. – Старое позабыто?!

«Ежи Тышкевич, Ежи Тышкевич, – крутилось у меня в голове, – интересно получается, значит, ты оставил меня в лесу просто так, чтоб пошутить над собратом, а пан Комарницкий с сыновьями меня вдруг ни с того ни с сего нашли. Должно быть, посреди ночи по грибы, по ягоды ходили. А может быть, на самом деле все было по-другому? Быть может, желая выслужиться перед Бонапартом, миляга Ежи решил попросту сдать врагу русского князя Трубецкого? Род знатный, связи огромные, мало ли какая выгода от такого пленника может получиться? А уж затем, якобы отправившись на мои поиски, можно и тихо дезертировать. Оттого и следов моих денщики не отыскали, что на поляне их не было. Упившегося гвардейского подпоручика точно полено на телегу бросили, и вся недолга. Да вот только с Комарницкими прокол вышел. Мы с Чуевым оказались чересчур зубастой добычей. Я припомнил горящее имение пана маршалка, Александру, так не вовремя решившую прикончить ротмистра, и сердце закололо противной болью.