Андрей Посняков - Король

– Агриппин? Это с Ояти-реки, что ль? – Кондратий вскинул глаза. – Ну, знаю такого, ага. Он и посейчас тут должон быть, Агриппин-то, служки успенские на Оять на той неделе только собрались. Вот и он – с ними. На посаде у кого живаху, спрашиваете? Того не ведаю. А что? Мыслете, он про серебришко мог что-то знати? Не-е, не Агриппин это. Он и не знал, да и жидковат, любит труса праздновать.

Поисками оятского тонника друзья занялись сразу же – собственно, за этим на посад и вышли. Пошатались по харчевням, заглянули на постоялый двор, спустились к пристани, поболтали с монастырскими служками, с послушниками, с монахами. Уже ближе к обеду выяснили: вислогубый Агриппин квартирует обычно на другом конце посада, на Романицкой улице, там кто-то с Ояти-реки живет.

Романицкая улица скорей напоминала небольшую крепость, нежели усадьбы обычных посадских людишек, во всем подчиненных монастырю и полностью от него же зависящих. Высокие заборы, обитые железными полосами ворота, рвущиеся с цепей псы. Пойди-ка проникни, чужой! Даже не думай.

Невдалеке, у реки, сидел с удочкой какой-то ярыжка, явно под хмельком. Не столько рыбачил, сколько прикладывался к плетеной баклажке да иногда горланил песню про удалого грозного царя – про взятие Казани и Астрахани.

– С Ояти? – ярыжка явно удивился вопросу, но тут же ухмыльнулся. – Да как же нету-то, милостивцы? Вона, за тыном – Горностаев Прохор – своеземец, как раз с Ояти-реки. Ни с кем не знается, бирюк бирюком. Чухарь, что и сказать-то!

Чухарями жители тихвинского посада издавна называли коренное финно-угорское население здешних мест – вепсов, прямых потомков древней летописной веси, ныне уже давно христианизировавшихся. Впрочем, о дальних-то чухарских деревнях ходили странные слухи. Мол, поклоняются там кровавой богине Корвале, людей в жертвы приносят… Но то – слухи. Тем более, вепсов на посаде недолюбливали, считали их чужаками… ну, а вепсы соответственно считали чужими всех, кто не вепс. Правда, роднились, перемешивались – что было, то было. Еще карелы невдалеке от посада жили.

Обширный двор мелкого чухарского землевладельца – своеземца – Прохора Горностаева ограждал от лихих людей и любопытных взглядов высокий, в полтора человеческих роста, тын. Массивные ворота выглядели так, будто Прохор собирался выдерживать долговременную осаду, за воротами не смолкал грозный собачий лай.

– Как им самим-то не надоест цельный день гавканье это поганое слышать? – сплюнув, промолвил Михутря.

Король пожал плечами:

– Привыкли, наверное. Как бы нам туда заглянуть?

– Так постучим да зайдем. Поклон передадим. От гостей новгородских.

– Так что им какие-то гости!

Несмотря на все сомнения напарника, разбойный капитан подошел к воротам и забарабанил в них кулаками:

– Эй, кто там есть дома?

– Не стучи, – цыкнув на псов, гулко отозвались со двора. – Дома нет никого.

– А ты кто таков?

– Я-то служка. А хозяин в отъезде. Ежели что важное – на той неделе приходите.

– Постой, постой, служка! – Михутря повысил голос. – У вас тут дружок наш, Агриппин, оятский тонник. Нам бы его повидать.

– Говорю же, нет никого, – чуть помолчав, снова заявил служка. – И не орите больше. Ступайте себе.

Сказал как отрезал. Как непрошеные гости ни кричали, как ни стучали в ворота, а больше ни единого слова не услышали.

– Вот ведь гад, – выругался Арцыбашев. – Соседей поспрошать, что ли?

Капитан угрюмо сплюнул:

– Да тут соседи, верно, такие же – клещами слова не вытянешь. Лучше уж с тем рыбачком поболтать.

Леонид согласно кивнул, и приятели вновь спустились к реке, однако под старой вербою уже никого не было. Свинцово-серые речные волны лениво плескались о берег, все так же моросил дождь.

– Наверное, клев сегодня плохой, – грустно вздохнул Михутря. – Вот и ушел ярыжка. Теперь уж и не знаю, с кем тут поговорить?

Откуда-то явственно потянуло дымком. Арцыбашев насторожился:

– Да нет, есть кто-то. Во-он там, за кусточками. Глянем?

Пройдя вдоль реки по узенькой рыбачьей тропинке, друзья обогнули заросли чернотала и, протиснувшись меж кустами черной смородины, оказались у песчаного плеса. На плесе, на песке, догорал костерок, на углях доспевала рыба – две щучки и налим. Вокруг костра сидели трое.

Леонид едва не вскрикнул – узнал!

Один, постарше других года на два – темноволосый, смуглый и худой, и двое младшеньких, светло-русых. Те самые новгородские гавроши, что тайком шли за купеческим караваном в Тихвин и которых подкармливала пропавшая Аграфена-Санька. Ну, да – они! Уж не спутаешь. Цыганистый старшой… как его… Федька! У одного из младших шапка уж больно приметная – суконная, с большими загнутыми полями.

– Вот с ними и поболтаем, – спускаясь к реке, усмехнулся Арцыбашев.

Михутря скептически скривился:

– Ага, поболтаем. Если не убегут.

– Да чего им от нас бежать-то? Здорово, пацаны! – подходя, заулыбался Леня и, увидев вытянувшиеся лица ребят, тут же поправился: – Говорю, привет, отроци. Гляжу, щук жарите.

Мальчишки разом вскочили, подозрительно глядя на незнакомцев, готовые в любую секунду рвануть так, что только сверкали б пятки. Правда, быстро узнали:

– Федько, да это же…

– Молчите, сам вижу!

– В общем, так, парни, – подойдя к костру, Арцыбашев уселся на опаленное бревно, всем своим видом показывая полное миролюбие. – Ищем мы одну деву, зовут – Аграфена-Санька. Думаем, не в один ли из этих домов ее затащили?

Беспризорники переглянулись.

– Ну-у… мы тож кое-что знаем, – осторожно протянул старшой.

– Про Прохора Горностаева? – Леонид нервно дернул шеей.

– Про него, – увидев, что беседа идет вполне спокойно, цыганистый Федька мало-помалу осмелел. – И не только.

– Еще – про Агриппина?

Кто-то из младших сверкнул глазами:

– Этот Агриппин и есть самый главный гад!

– А ну-ка, поподробнее, – спрятав улыбку, попросил Магнус.

– Чего, господине?

– Рассказывайте без утайки все! Чем больше расскажете, тем скорее мы вытащим Саньку… Ну, Графену, да.

Беспризорники снова переглянулись, забавно так, словно играли в «мафию». Глядя на прохудившуюся обувку мальчишек, на их рваненькие армячки и грязные, с цыпками, руки, Леонид не сдержал улыбки – ну, истинно генералы песчаных карьеров!

– Добро, – окинув кондотьеров пронзительным взглядом темных цыганистых глаз, с необычайной серьезностью кивнул Федька. – Коль вы и впрямь не врете… А врете, так нам все равно одним не управиться… Слушайте.

С оятским тонником переодетая отроком Санька и впрямь играла еще не раз, и все время ставила себя, точнее свою свободу. Агриппин же совсем потерял голову, желая за просто так заполучить в холопы столь расторопного и ушлого парня: кидал на кон деньги, не глядя, да как-то похвастал, что совсем скоро у него будет столько серебра, что, пожалуй, он Саньку и купит со всеми потрохами, ежели до той поры не выиграет. Про то ребятам рассказывала сама рыжая, деловито строя планы на полное облапошивание невезучего в игре тонника. Строила планы, смеялась, хвастала… А пару дней назад пропала.