Андрей Посняков - Король

– Да как же не умею-то, матушка? Коли у меня батюшка покойный плотником был.

Вот ведь сказала! Нет чтоб глаза потупить, кивнуть скромненько. Куда там! Подбородок вскинула предерзко, очами сверкнула. На таких дев мужики падки… Тьфу ты, тьфу ты, грех, грех, грех!

Махнула рукой игуменья:

– Инда ладно, пили. Поглядим. Тебя звать-то как, запамятовала?

– Агра… Александра, матушка.

– Смотри, Александра, пилу сломаешь – епитимью наложу строгую.

– Надо мне ее ломать…

Последние слова Санька произнесла игуменье в спину. Потом, к дереву подойдя, пилу перевернула, подергала полотно пальцами, закруткой веревочку подтянула. Товарки удивились:

– А ты и впрямь плотница, Саша!

Так ее и прозвали – Сашка-плотница.

Удивительное дело, всякая работа в руках рыжей обетницы спорилась, за что ни возьмется. И пилила славно, и дрова рубила – любо-дорого посмотреть. Уставала, правда, ну, да отдохнет, помолится – и снова за работу. Никто ведь не неволил, сколько могли – столько и делали. Вот и Сашка… Поленницу стожком сложит, сразу веником двор пометет, подберет все до щепочки. Даже матушка Фекла то заприметила, кивнула довольно:

– Старательная ты, Александра. А я уж было подумала… Ну, да что уж – работай, живи. И молись, конечно.

Санька так и делала. Работала. Молилась. Жила. А еще – всех обо всем выспрашивала, любопытной оказалась – страсть! То к одной подружке с вопросами пристанет, то к другой.

– А почему послушницы с нами дрова не колят? А монашенки, что же, каждая в отдельной келье живет?

Про дрова товарки не ведали, бог его знает, почему послушницы их не заготовляют. Верно, потому что обетницы есть. Про монашек же оказались куда осведомленней.

– Ой, что ты, Сашка! Монашенки ведь тоже промеж собой разные, как все люди, ага.

– Это как – разные? Одни светленькие, другие – рыженькие?

– Господи… да в этом ли дело? Ты же не глупая, понимать должна. Как и в миру – богатые есть и бедные, бояре и смерды, тако и здесь. У кого-то и тут – отдельная келья, и яства – не из общей трапезы.

– Но ведь так не должно быть! Это ж – обитель. Пред Господом все равны.

– Тсс! Молчи, молчи, дура. Как еретики говоришь, нестяжатели. Со словесами такими вмиг из обители вылетишь… и как бы до дыбы не долететь.

– И все равно интересно – кто там в отдельных кельях живет?

Увы, к кельям монашеским обетниц не подпускали. Сашка и подружки ее новые в мирской избе жили, у самых ворот. С монашенками только на молитвах в храме Успения Пресвятой Богородицы и встречались, да еще в трапезной. Опять же – не со всеми. Были среди насельниц и такие, кто в общую трапезную не ходил.

Как-то улучив момент, Санька подсмотрела у кухни, чего готовили да куда носили. Пироги с визигой учуяла – аж слюнки потекли. А между прочим, на трапезу всем – пшенная каша. Никакой рыбы, никаких пирогов.

Прикинула Сашка, присмотрелась, подумала. Проводила отъезжавший со двора матушкин возок долгим внимательным взглядом да, схватив метлу, стремглав бросилась к кельям.

– Стой, стой, ты куда? – возникшая на крыльце монашенка смерила непутевую пронзительным взглядом.

– В кельи, куда же еще-то? Епитимья у меня – подметать буду, потом с песком все отскребу, вымою. За песком я уже на ручей сбегала. Ну, что встала, сестра? Пропусти же!

Отодвинулась монашка, пропустила. Ну, раз епитимья… Сама не поленилась, поднялась по крыльцу в залу, глянула… Старалась обетница. Так метлой махала, что зависть брала – вот ведь, бывают же люди, у которых любое дело спорится.

Тут еще одна монашка пришла, на Сашку взглянув, улыбнулась:

– Это Александра, сестра Пелагея. Обетница новенькая. Старательная, трудолюбивая. Матушка Фекла ей благоволит.

– А-а-а, ну раз сама матушка… Пусть трудится, чего ж.

Шаркала метлой Санька, поднимала пылищу, а сама глазом косила – ушли ли уже монашки или нет? Ага, похоже, ушли. А вот и кельи.

Прихватив метлу, прошлась рыжая по длинному полутемному коридору. Как ни старалась неслышно ступать, а все одно улетали шаги к потолку, отдавались под сводами гулким эхом. Это и глухой услышит, ага.

Одна келья, вторая, третья… Все открыты, пусты – никаких тайн у монашенок нет, и имущества тоже нет – если что надо, так заходи, бери. Все кельи – открытые без засовов. Кроме двух. Те навесными замками заперты. Один замок – тяжелый, ржавый, другой поизящнее, тихвинской или новгородской работы. Видно, что часто пользуются. Да что для Сашки эти замки?! Любой отпереть – вопрос времени и некоторой сноровки. Другое дело, что людно здесь, и шаги хорошо слышно… Ага! Вот голоса на крыльце раздались. Рыжая метлу под мышку – и в залу: шварк-шварк…

– Молодец, дева, старательная. Ты не в послушницы ли, не в сестры метишь?

– А может, и так, – не покладая метлы, Санька опустила очи долу. Этакая рыжая скромница, отличница из физматшколы, еще только не хватает коричневого фартука да роговых очков.

– Вот и славно, – довольно улыбнулась монашенка. – Старайся, дщерь, и все у тебя сладится.

Конечно, сладится. Кто б сомневался-то!

Ушла монашенка. Сашка сразу к запертой дверце – шасть! К той, что ржавым замком заперта. Подошла, стукнула пару раз, тихонечко так, едва слышно.

– Кто здесь? – за дверью отозвались почти сразу же, словно бы все время прислушивались к тому, что делается в зале. Так оно, верно, и было. Голос – девичий, женский, но строгий – вовсе не забитый и не просительный. Оно и ясно – княжна!

– Из Ливонии тебе поклон, – быстро, как и договаривались с Магнусом, промолвила рыжая. – И от коня железного красного – мо-то-цик-ла.

На последнем слове ливонский господин настаивал особо. Сашка не поленилась, наизусть выучила и теперь вот по слогам произнесла.

– Говори! – приказали (именно так, приказали!) за дверью. Голос, правда, звучал глухо – так ясно же: келья, она и есть келья. Да и дверь – не из березовой коры.

– Что говорить-то?

– Что мне делать? И что вы все делать намерены?

Девчонка искренне изумилась, на этот счет у нее покуда никаких инструкций не имелось… да и снова на крыльце послышались голоса монашек.

– Покуда, госпожа, жди, – выпалила рыжая и, схватив метлу, снова оказалось в зале – шварк-шварк.

– А где мне ведро взять или кадку какую? – едва только монахини вошли, гулящая бросилась к ним, едва на колени не пала. – Я б пол помыла, а то пылища здесь…

Одна из сестер – та самая Пелагея – осенив обетницу крестным знамением, закивала с доброй улыбкою:

– Так, так. Работай, дщерь, во славу Божию. А кадку у ключницы возьми, у сестры Марфы, там, у ворот.

– Я знаю где… И за песком на ручей сбегаю, все тут почищу.

– Вот ведь старательная дева, – проводив убежавшую девчонку глазами, монашки переглянулись… и неожиданно хмыкнули. – Небось, немало нагрешила уже, хоть и юна.