Виталий Храмов - Сегодня – позавчера

– А получится? Согласятся ли люди своё отдать? Бесплатно.

– А дайте им шанс. Но не ждите многого. И они вас приятно удивят. Это же русские люди.

Ну вот. И всё обсудили. Но расходиться никто не спешил. Мне в палату не хотелось, но и мои медсобеседники не уходили. Словно ждали чего-то.

– Виктор Иванович, спой что-нибудь, – попросила Люда.

– Людочка, разве я Шаляпин? Даже не Утёсов. И не Бернес, – больше исполнителей этого времени я и не знал.

– Но ведь вы так замечательно спели:

– Людочка, да вы талант! – воскликнул Натан.

– Да, вот вы нам и спойте, – поддакнул я.

– Виктор Иванович, лучше вы. Что-нибудь новенькое, своё.

Я искренне рассмеялся:

– Вы что, Людочка, подумали, что это моя песня? Я лишь, как попугай, – что слышу, то и воспроизвожу. Сам, к сожалению, талантом подобным обделён.

– Жалко, – девушка и вправду расстроилась, – а я записала ту песню. Мы теперь её петь будем. Девочкам тоже понравилась, хотя она явно мужская. Но какая-то…

– Какая?

– Ну… Непривычная какая-то.

– Ну, конечно же. Другое поколение, другая ментальность. Я же говорил – она из других времен. Ладно, не расстраивайтесь так. Я попробую исполнить одну.

Я задумался, вспоминая.

– Витя, хватит себе цену набивать! – это уже Натан в нетерпении всыпал свои пять копеек.

– Я слышал это в авторской редакции, под гитару. Сам я умею играть только на чужих нервах. Слова, если запомните, мотив подберёте:

Секунд тридцать стояла оглушительная тишина, потом парк вокруг взорвался аплодисментами и криками – народу набежало, оказывается, немало.

– Я никогда не слышал подобного, – Натан был впечатлён, – чем-то перекликается с буревестником, ищущим бури, как будто в бурях есть покой. При этом фатализм, но какая сила в каждом слове. Даже меня потрясывает. Признайся – твоё?

– Да нет же. Мне чужого не надо. Люда, записывать будешь – укажи – автор – Виктор Цой, мой тёзка. Казах, бывший кореец, сейчас русский. Поэтому имя русское, а фамилия – корейская. А вот где мы с ним пересекались – военная тайна.

– Ещё! – взмолилась девушка.

– Нет, Людочка. Хорошего помаленьку. Надеюсь, в следующий раз «Звезду по имени Солнце» мы услышим в вашем исполнении. Поздно уже. Спать.

Народ, разочарованный, расходился. А чего вы хотели? Концерт по заявкам? Так песен этого времени я, окромя «Катюши», и не знаю. А нашего времени – ограниченно применимо. Так, от балды, петь нельзя. Сначала вспомню, запишу, отредактирую от иновременностей и идеологически невыдержанностей, а потом и можно применять. Даже нужно. «Нам песня строить и жить помогает». Надо проводить морально-психологическое стимулирование и настройку на преодоление трудностей. Больно уж они тут расслабленные. А с трудностями психологического характера столкнутся? Спасуют? Сейчас сотнями и тысячами в плен сдаются не потому, что трусы или предатели, а от растерянности. Привычный мир рухнул, погребя их души под обломками. К концу 42-го они оклемаются. Появится знаменитая русская стойкость характера, жертвенность, инициативность. Именно эти морально модулированные и напишут знаменитые песни к фильмам о войне, на которых воспитывались следующие поколения. И я. А сейчас этого нет.

Только сейчас, в процессе этих размышлений, я понял, что же так долго свербело в душе. А именно – резкое различие одних и тех же людей образца 41-го и хотя бы 44-го не давало мне покоя. «Опалённые войной» – так они себя называли. Это абсолютно разные, ментально, люди. Более того, они в конце сороковых не понимали и не принимали самих себя образца 41-го. Стыдились, но не понимали.

А я ещё в детстве, читая по школьной программе Симонова, по-моему, и Бондарева (если не ошибаюсь), не мог понять, радостной расслабленности героев «Живых и мёртвых», резко сменившейся, после первого же окружения, на отчаяние растерянности, полную дезориентацию, потерю воли. Отсюда полное отсутствие критической оценки событий, нежелание думать, сопротивляться, то есть люди превратились в баранов. Большинство, даже генералы. Их действия, реакции стали шаблонными, противником легко предсказуемыми. Поражения были сокрушительными. А солдаты… Они тоже стали действовать на инстинктах. Кому-то инстинкты приказали сдаться, кому-то – идти к своим. Писатель гениально показал состояние главного героя – абсолютно бессознательное метание его по тылам врага, больше похожее на состояние человека во сне-кошмаре. А так оно и было – разум вырубился, не перенеся стресса. Стало зомби – тело, запрограммированное на что-либо, в данном случае – идти домой.

А вот герои «Горячего снега» и «Батальоны просят огня» совсем другие. Они тоже были окружены. Но не растерянны. Их холодная расчетливая ярость, железная, но изворотливая, как штопор, воля к победе, инициативность, выдумка солдатской хитрости, жертвенность – мне, ребенку 90-х были понятней. Они были «опалённые», мы, из 90-х – «отмороженными». Они, как у Цоя, не помнили ни чинов, ни имен, были способны дотянуться до звёзд. После боя генерал им раздал ордена, но сначала они смотрели на эти железяки, не понимая их значения. Понимал ли автор, насколько он гениально обрисовал эту сцену? Я, ребёнком ещё, мечтавшим обо всём и сразу, не понял этого тогда, а когда понял их, этих выживших, сам стал таким же. Не за ордена они умирали. Убивали, прощались с друзьями. Даже не за Родину. А за самих себя, за что-то в самих себе. Чего не ощущаешь, пока не окажешься на грани.

Вот в этом направлении и стоило поработать.

Я был рад и доволен собой. Наконец я нащупал достойную цель моего пребывания здесь. Не просто сдохнуть, утащив с собой несколько нелюдей в форме фельдграу, а что-то большее. План вырисовывался такой. Перед моим попаданием сюда мы всей семьей смотрели прикольный фильм, снятый в лучших традициях русского кино – «Каникулы строгого режима». Нам понравилось. Один из героев фильма придумал план из трех действий: «Завоевать авторитет, сколотить команду, показать фокус». План моих действий имел те же пункты. Надеюсь, нацистам мой «фокус» понравится.