Виталий Храмов - Сегодня – позавчера

Тут меня прервал дружный хохот. Смеялись, оказывается, не только присутствующие, но и окружившие НП любопытные, в том числе почти весь комсостав батальона и окружающих нас рот дивизии. Собственно, этого я и добивался. Немца агитировать – бесполезно. А вот своим моральное состояние поднял, а увидят унылую морду проникшегося пленного – ещё больше приободрятся.

– Ладно, закончим политинформацию, – махнул рукой Ё-комбат, тоже смеявшийся вместе со всеми. – Уведите этого… В дивизию везите, куда хотите. Тамошний особист очень пленных любит, особенно захваченных другими. И вернёмся к делам нашим скорбным, мать их за ногу. Кузьмин, что со Степановым?

– Ранен в ногу. Кость задета. Может, встанет в строй, если удастся ему от врачей сбежать, точнее, уползти – бегать он не скоро сможет.

– Ясно. Капитан, готовь приказ на Кузьмина. Кузьмин – принимай роту.

– Так точно! – я руку кинул к каске, попытался вытянуться, но громко стукнулся каской о рельсы перекрытия НП.

– Не на плацу, – прокомментировал происшествие комбат, поморщившись.

Он приник к стереотрубе, некоторое время разглядывал поле боя, раскинувшееся перед ним. Я тоже приник к амбразуре. Хорошо, что у Кузьмина зрение было хорошим – я без бинокля видел всё до самого моста и за ним – а это четыре-пять километров будет. Окопы, где я воевал утром, были подчистую распаханы воронками, изрядно перелопатил враг и следующую нашу линию обороны и всё продолжал долбить тяжёлыми снарядами. Попытался сквозь пыль и дым посчитать подбитые танки.

– Двадцать семь, – сказал Ё-комбат. Наши мысли опять совпадают? Но комбат думал о другом. – Первая рота с четырьмя трофейными орудиями набила танков больше, чем две роты с двумя батареями. Что, кроме первой роты, воевать никто не умеет? Или к каждому надо по старшине Кузьмину приставить? Кузьмин, сколько у тебя лично?

– Полтора.

– Это как?

– Из пушки подбили один, я экипаж перестрелял, залез в танк и подбил ещё один. Был ранен, выбрался, – и его тоже сжёг.

– Я думал, больше. Я же видел – напротив твоего окопа шесть сгоревших машин стояло.

– Там один бронетранспортер. Полтора – мои, один – Кадета, полтора – артиллеристов, остальное – ребята пожгли.

– Ладно, не важно. Я надеялся, что окопы полного профиля, блиндажи и восемь орудий позволят вам пожечь хотя бы в два раза больше танков, чем сжёг Степанов. А вы и столько же не смогли.

Два ротных опустили головы. Мне было их жалко – хорошие ведь мужики, не трусы. Ну, не сложилось. Да и снаряды у немцев всегда лучше были. Блин! Снаряды!

– Владимир Васильевич! Разрешите обратиться!

– Ну что?!

– Снаряды наших сорокопяток могут иметь заводской брак. Там ошибка в техпроцессе допущена – снаряды часто перекаленными получаются. Вот они и раскалываются о броню.

Комбат замер так, будто я ударил его в солнечное сплетение, выбив воздух, – рот открыт, глаза широко открыты, наливаются кровью. Он вздохнул раз, ещё раз, потом заорал:

– Ёжнутый козёл! Ты понимаешь, что ты сейчас сделал, му…к? Ты безоружными нас оставил, с…а! Где ты раньше был, уё….к?

Я не люблю, когда на меня орут, а уж когда матом оскорбляют! Рука моя сама начала замахиваться для удара, тело перегруппировалось в боевую стойку, но на мне повисли сразу трое, сковывая, выкручивая. От обиды заорал, скорее, заревел зверем. Комбат выхватил свой наган. Сейчас пристрелит меня – и вся недолга! Надо что-то сказать:

– Я, что ли, их делал, снаряды эти? Я – при чём? Мне мужики в термичке сказали, а я запамятовал. А сейчас вспомнил. Да отпустите же меня! Что вяжете меня, как «языка»?

– Отпустите, – махнул наганом комбат. – И что нам теперь делать? Как с танками воевать?

– Как все воют. Наводчик расчёта, орудие которого я прикрывал, научил. Они уже давно опытным путём научились бить врага и такими снарядами.

– И как? – комбат стал убирать наган в кобуру, но никак не попадал, ещё больше злился.

– Стрелять только по заклёпкам.

– Как?

– Стрелять только тогда, когда наводчик своими глазами увидит заклёпки. Не раньше. На таком расстоянии вероятность попадания – стопроцентная. Но бить надо не абы куда, а фугасом – в движитель, в гусеницы. Разрыв гусянки и отстрел ведущих колёс резко разворачивает танк, я сам видел. Боковая и кормовая броня намного тоньше, а если бить в люки, снарядом их прямо внутрь вносит. Под погон башни – даже без пробития брони башню клинит – танк не может стрелять. Ну, и двигательный отсек. Моторы у них – бензиновые. Удар снаряда, с пробитием или нет – это удар. Бензин от него детонирует, мотор – нежная штука, ударов не любит, ломается. Противотанковые гранаты, взорванные под днищем, не пробивают брони, но танки, бывает, разлетаются, как картонные коробки. Когда разом рванёт от гранаты и бензобак и боекомплект. Если человеку ударить в лоб кулаком – пробития черепа не будет, но на ногах ему устоять сложно.

Комбат отвернулся к амбразуре, невидящим взглядом смотрел на поле боя, сейчас притихшего. Присутствующие командиры украдкой переглядывались.

– Бить в упор. Подпустить. А они нас – издалека?

Я пожал плечами. Есть другие варианты? С удовольствием выслушаю.

– Маскировка. Только игра в прятки позволит нам… – бубнил себе под нос комбат. Сам с собой разговаривает.

– Так, ладно! – Ё-комбат встрепенулся, обвёл нас всех взглядом исподлобья, – Обстрел слабеет. Сейчас начнется новая атака. Артиллерия! Отойти на запасные позиции, замаскироваться. Огонь открывать только с предельно малых дистанций! Только в борт и корму! Или в гусеницу. И только в бронетехнику. На иные цели не отвлекаться. Свободны!

Комбаты с пушками в петлицах вышли. Ё-комбат продолжил:

– Вторая, третья рота, всё остаётся прежним. Держим врага. Отсекайте пехоту, при приближении танков – жгите их. Кузьмин, твоя рота занимает оборону вон там, видишь?

– Это же в тылу считай.

– И немец так же считает. Этот овраг позволит им пройти прямиком нам в тыл. Его вчера заминировали, но враг уже пробовал пройти. Разведка донесла об одном подорвавшемся танке и группе саперов, работавших там. Так что овраг может быть уже проходимым. Тебе надо его запереть, а желательно устроить им ловушку и похоронить их там. Ты с этим должен справиться. Даю тебе в усиление миномёт – по оврагу работать будет лучше пушки, и два «мухомора» с зенитными пулемётами. Вперёд!

Я вышел вслед за остальными ротными. Они задумчиво побрели на передок, я – в тыл.

Рота моя, все 46 человек, сидели в Тарасовой яме, обедали. Я присоединился, сообщив новость о назначении меня ротным.

– Какая ж теперь рота? – удивлённо спросил один из бойцов. – И взвода не наберётся.

– И тем не менее мы – рота, – ответил я, принимая протянутый котелок с кулешом. – И воевать каждый из нас должен теперь не только за себя, но и за тех ребят, что уже не с нами.