Виталий Храмов - Сегодня – позавчера

Очнулся я уже на привале. Только со стоном сел – тут как тут – Оскальдович с котелком и кружкой:

– Завтрак, Виктор Иванович. Привал и завтрак.

– Угу, – кивнул я. Есть не хотелось совершенно, но надо.

Поел, прибежала наша медсестричка, разбинтовала меня и расплакалась. Мда-а! Рана на груди у меня начала чернеть, вокруг – зеленоватый ореол. Гнию заживо. Недолго мне осталось. Как яд гноя до сердца доберётся – каюк!

– Ладно, не реви! Спиртом промой, стрептоцидом засыпь да завязывай, – велел я ей.

– Вас оперировать надо, хирург нужен, – всхлипывала она, но ловко промывала рану.

– Надо. И не только меня. И много что надо ещё нужно. Не только хирург. Я бы от баньки и от Маньки не отказался бы.

Она уставилась на меня своими большими зарёванными глазами.

– Что? Живой я ещё. Ты делай, что должна.

– Вы умрёте.

– Я знаю, – усмехнулся я. – Все умрут. Рано или поздно. Ты не думай, я бессмертный. Меня бомбой не убило, танком не подавило, не дострелили, не добили, глядишь, не догнию. Я как те, живые мертвецы, что умереть не могут, пока клятву не сдержат.

– Какую клятву?

Я погладил её по щеке, мягкой, теплой, детской.

– Поклялся я перед Богом тебя, дочка, да и их всех до своих довести, вывести. Так что, пока не дойдём до особистов – не помру я. Ты рот-то захлопни, простудишься. И меня бинтуй живее – холодно что-то. Наверное, зима скоро.

Она споро работала, поджав губы. Потом обиженно сказала:

– Вот вы всё шутите, Виктор Иванович. Даже над тем, над чем шутить нельзя.

– Над всем можно. Стебаться, издеваться нельзя, а шутить можно. А над чем шутить нельзя?

– Над смертью. Над Богом.

– Над смертью, наоборот, нужно смеяться, иначе смертный ужас поглотит сердце. Это хуже смерти. А что Бог? Он сам тот ещё шутник. Ты черепаху видела?

– Ага. – она расцвела, но тут же увяла. – Только на картинке.

– Вот, я же говорю – шутник Он. – Она закончила перевязку, я накинул свою протлевшую рубаху-гимнастёрку. – Тем более что он мне простит, как внуку своему.

– Вы Его внук? – её огромные глаза ещё больше распахнулись.

– Ага. А ты внучка. Не слышала разве: «Создал по образу и подобию своему». Вот мой сын – образ мой и подобие моё. Особенно мы, русские. Нас так и называли в древности – сварожичи, дети Бога. Так-то!

Я её щёлкнул по носу, потом легонько хлопнул пониже спины:

– Беги, внучка Бога. Там другим страждущим помощь нужна.

Она зарделась вся, убежала, чисто по-женски размахивая руками справа-налево. Коса её металась по спине в такт. Я вздохнул, вспомнив родные, милые лица. Увижу ли? Вряд ли. Печать смерти уже стоит на сердце. Нужен курс антибиотиков. А их только-только изобрели. Так что не видать нам их в этом году, как и в следующем. Изобрели же наши «заклятые» союзники, а они скорее немцам продадут, чем нам.

Я оделся, допил остывший ягодно-травяной чай, собрался с мыслями, чтобы не предстать перед командирами в таком удрученном виде. Я – старший над ними. Это значит, что моё моральное состояние прямо проектируется на всё подразделение. Я запел себе негромко:

Я обернулся, услышав хруст ветки. Ага, все здесь. У пополнения вид озадаченный.

– Не удивляйтесь, товарищи командиры, – усмехнулся отощавший ещё больше Шило, хотя казалось, куда ещё-то? – У командира нашего необычные последствия тяжёлой многократной контузии. А откуда это, Медведь?

– А за Медведя – щас как дам в рыло! Мы на военном совете батальона, извольте соответствовать, товарищ ротный старший лейтенант Семёнов!

– Виноват, исправлюсь, товарищ комбат, – он с улыбкой вытянулся, оправил форму.

– То-то же. Это кусок песни, что пели учащиеся высших флотских училищ при Петре Первом. Только не спрашивай – откуда я знаю. Не знаю. Ладно, это всё лирика. Перейдём к делам нашим скорбным. Перумов, учет личного состава произведён?

Миша смутился. Опустил голову.

– Ну, хоть предварительный. Сколько человек? Сколько активных штыков? Специальности?

– Позвольте, я отвечу, – привстал на носочки Архип, – я же их кормлю. Шестьсот сорок три.

– Ого! Правда батальон. По численности. По боевым возможностям и близко не будет. Это много. Много проблем. Перумов, больше вас не задерживаю. Срочно наладить учёт.

– Слушаюсь! Разрешите идти?

– Иди. Алёшин, что противник?

– Нас пытались преследовать отдельные мелкие группы врага. Мы быстро охладили их пыл. Немец осторожно прочёсывал город. Считаю, до утра они из города носа не высунут. Когда я понял это, повел своих догонять отряд.

– Ты поступил верно. Семёнов, как идёт распределение подкрепления?

– Идёт. Распределение. Подкрепления.

– Понятно. Мешкать не будем. Как люди позавтракают и оправятся – выступаем. Делами формирования будем заниматься на ходу. Надо отойти от города как можно дальше. Мы дорогу в лесу протоптали, как стадо мамонтов, захочешь – не потеряешь. Думается мне, что враг не только погоню вышлет, но и по пути попробует нас перехватить. Надо его перегнать, переиграть в темпе. Шило, Херсон, и ты, Капитан – теперь командиры рот. Распределите бойцов по ротам. Шило, поделись с другими ротами ветеранами, пусть подтянут пополнение, подучат их нашей тактике боя. Не боеспособные и остальные ущербные – в распоряжение нашего главпомтыла, то есть Антипа. Леший, постарайся себе тоже пополнение подобрать. На тебе – разведка и дальние дозоры. Пока всё!

– Да, Антип, пленный вчера был вроде?

– И есть. Даже ест.

– Ну, вот и давай его сюда, пообщаемся.

Привели немца. Я представился. Он назвался Вильгельмом фон Грейштейном, предложил нам сдаться и быть посредником при переговорах о сдаче. Гарантировал жизнь. По-русски говорил чисто, почти без акцента.

– Спасибо, Вилли, можно тебя так называть? Это в честь Вильгельма Завоевателя?

– В честь деда.

– Только, Вилли, не будем мы сдаваться. Мои люди уже увидели ваше радушие и многие его вкусили сполна. Понимаешь меня? Слушай, а откуда ты так наш язык хорошо знаешь?

– Мои друзья детства из России. Они бежали от красной чумы.

Я рассмеялся.

– К коричневой чуме? Вилли, Вилли. От трудностей они бежали, от работы и от презрения. Я так понимаю, они были дворянами, аристократами? А то с чего бы отпрыск рода с приставкой «фон» стал с ними общаться? Ну да ладно, не до них. Кстати, они тебе не говорили, что никто и никогда не завоёвывал России? Никто и никогда.

– А мы завоевали.

– Вилли, Наполеон Москву брал, и то не помогло. А вам даже Москвы не видать как своих ушей. Россия большая. Ты думал, взятием Москвы война закончится? Нет, Вилли. Война не закончится ни после Москвы, ни после Киева, ни после Томска, если ты знаешь, где это.