Егор Чекрыгин - Хроники Дебила. Свиток 1. Волшебный Меч

Витька подвело его малолетство — он не послушался умных родителей и рванул с храбрыми дураками. Малолетство же его и спасло. Всех более-менее серьезных противников верблюжатники пустили под нож. А малолеток, вроде него, выживших, но попавших в плен, пристроили вкалывать по хозяйственной части.

Вкалывал Витек где-то около года, таская грузы, выполняя всякую грязную и непрестижную работу, в том числе и ухаживая за скотиной, например перегоняя скот (а ведь попадись он мне месяца четыре назад, когда мы порубили тех пастухов… вдруг подумалось мне…). За это время и успел малость наблатыкаться говорить по-верблюжачьи. А когда его хозяева поперлись в горы, удачно сделал от них ноги, ведомый семейными байками о какой-то бабушке, удачно сбагренной замуж куда-то в горы. Подозревать, что Витек врет про бабку, не приходилось, для местных — неважно, степняков, горцев или тех же прибрежных — родня дело святое, о таком не врут. Другое дело, что искать эту бабку (даже если предположить, что она жива) можно было всю оставшуюся жизнь. Витек, прямо скажем, не был настолько важного рода, чтобы память о данном замужестве вошла в анналы истории. Но мудрый Леокай, сразу (в отличие от многих других) оценивший ценность данного кадра, признал Витька своим и пристроил жить поближе к своему двору, или уж скорее к озеру и озерному флоту. Время от времени вызывая для частных бесед, с целью выудить побольше информации о врагах или уточнить какие-то моменты из его рассказов.

…Кстати, именно Витек на том самом пиру пытался разговорить меня, для начала (как он мне рассказал) поливая издали самыми отъявленными ругательствами, которые вызубрил, находясь в плену. А затем уж обратившись напрямую… Тест я сдал. И вспомнил про него, когда Леокай, сделав мне свое предложение, пообещал и всю возможную помощь — материальную и интеллектуальную. Я спросил про человека, говорящего на верблюжачьем, и получил Витька.

Леокая, кажется, это не очень порадовало — данный кадр был нужен ему самому. А вот сам Витек был в полном восторге, похоже, год плена так и не смог выбить из него дурь и тягу к приключениям и возможность попутешествовать со степным Вождем, завалившим самого Анаксая, его шаманом и сестрой-принцессой-красавицей. (Видел я, какие он на нее взгляды кидает. И хотя она, похоже, старше его на пару лет, сдается мне, Витек ее пожилой тетенькой отнюдь не считает. Вот мне заботы, теперь и за этими доглядывать!)

Ну а пока я учился у Витька верблюжачьему, заодно вызнавая особенности быта и обычаи этого племени. Вот только одна беда — верблюжачий он знал на уровне «принеси-подай, пшел вон, рыбья морда, верблюжачий кал». Попытайся я выдать себя за верблюжатника с таким багажом знаний, уподобился бы крутому голливудскому шпиону, который, говоря с диким акцентом по-рюськи, выдает себя за местного, стоя летом на Красной площади в треухе и валенках, к тому же будучи по рождению негром. То же самое и с обычаями, и бытом. Все они постигались мной, переломленные, как об колено, через линзу восприятия Витька. Хотя какая линза? Это слово подразумевает нечто прозрачное и аккуратное. В голове же Витька была сплошная каша, и каждое его утверждение приходилось, старательно «почикав» бритвой Оккама, долго процеживать сквозь фильтр здравого смысла и собственных наблюдений.

Так что пока, со слов специалиста по верблюжатникам, я знал, что они были народом «неправильным и дурным». Особенно их дурь, по наблюдению Витька, выражалась в готовности резать друг дружку из-за каждого пустяка, вроде сна на посту, украденной овцы и прочих мелочей. Об этом он мне поведал первым делом, как о самой баснословной «неправильности» в обычаях верблюжатников. Его можно понять. Степняки могли убить друг дружку в приступе ярости, хотя, как правило, такое случалось крайне редко, ибо слепая ярость — удел слабаков, а слабаки вымирали до совершеннолетия, зачастую как раз из-за приступов слепой ярости. Так же естественный отбор убирал до совершеннолетия тех, кто мог бы серьезно проштрафиться. Коли ты не научился не спать на посту, тебя же первого тигр и сожрет. Вороватого подростка его же сотоварищи будут лупить до тех пор, пока либо не выбьют из него эту склонность, либо саму жизнь. Так что взрослых воров не было. Трусость — а что это такое? Трусы умирали еще во младенчестве… от страха.

Жизнь степняков была проста, незамысловата, а врагов вокруг было достаточно, чтобы еще и пакостить тем, кто живет рядом с тобой. Внутри рода — убиваешь и крадешь у себя. А весь мир снаружи — твои охотничьи угодья, там можно делать что угодно, никто не осудит.

…Так что казней за проступок или нарушение обычаев… такого у них практически не было. Ну а на самый крайний случай — серьезно проштрафившихся просто изгоняли из племени, и это было горше смерти.

У горских ребят, насколько я мог понять, тоже были схожие обычаи. Или скорее уж роль играло небольшое количество серьезных запретов и их разумность, проверенная временем. Убил? — Ну если убил в честной драке, тебе только почет за возрастание маны и обязанность заботиться о семье убитого… Стащили овцу? — Не фиг было клювом щелкать… впрочем, если докажешь, что твоя, получишь обратно, да еще и с вирой. Залез на чужой участок? — Так есть куча видоков и старейшин, которые вовремя «поправят» зарвавшегося кадра. Не заплатил налоги? — Спи спокойно, потому что есть теперь будешь со стола Царя Царей.

Войны у горских были скорее мужской забавой и экстремальным видом спорта, так что железной дисциплины не требовали, — никто под покровом ночи не подкрадется. А если кинул строй и побежал — этот позор будет тебе худшим наказанием, чем сама смерть.

А вот у верблюжатников, и это я заметил еще тогда, в степи, с дисциплиной все было в порядке. Регулярные патрули, четкая охрана, налаженная служба снабжения — все это говорило об опытной Армии, не один год (а в местных условиях, может, и не один десяток лет) проведшей в бесконечных походах и сражениях. А тот факт, что про эту армию и эти сражения до недавних пор никто не слышал, говорил о том, что пришли они откуда-то очень издалека. И если верить утверждениям Витька, что верблюжатники неплохо умеют пользоваться плавсредствами, — возможно, и приплыли. Вроде как европейцы, в один безрадостный для местных аборигенов миг, — приплыли к берегам Америки… Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Это, кстати, был почти идеальный вариант, объясняющий практически все загадки… Кроме одной, — где сейчас те огромные корабли, на которых можно было бы перевезти столько верблюдов?

И вот на нас снова пахнуло степью. Вкус ветра был не очень привычным. Даже я явственно чувствовал привкус соленой влаги и запахи йода, приносимые южным ветром. Зато это была степь, и мой приятель Лга’нхи просто-таки расцвел, будто подснежник в марте. На радостях он даже припустился нарезать круги вокруг нашего каравана, будто бы мы были старшими братьями, а он — нашим пастухом. Я орал на него и требовал поберечь ногу, а это двухметровое дитяти вызывало меня и всех остальных играть с ним в салочки и носиться наперегонки. — …Иди ты на хрен, — я за тобой, даже за хромым, не угонюсь. Хотя… — внезапно почувствовал, что собственные ноги желают припуститься по степи ровной рысью… — вот оно, тлетворное влияние дикарской жизни.