Александр Золотько - Князь Трубецкой

Молодец, Сергей Петрович, одобрил Трубецкой, почувствовав, что снова нащупал свой обычный настрой. Продолжай, князь. Так их всех. Только ты точно знаешь, что нужно делать.

Это им можно рассуждать о высоких материях, можно демонстрировать благородство и честь, красиво отпускать пленных, взяв честное слово больше не воевать… Только неэффективно это для выполнения его задачи получается. Не ложится в канву.

Это война, и тут нужно убивать.

А поскольку ты не можешь убить всех своих врагов, то нужно что?.. Правильно, нужно их хотя бы запугать. Сунутся мародеры к селу, все дороги к которому увешаны покойничками? Да не просто покойничками, а живописными. С распоротыми животами, например. Или еще — с какими узорами по телу. Не благородно, говорите, Алексей Платонович? Нет, саблей голову отрубить в бою — куда благороднее, только не пошли бы вы в задницу со своими изысками!

Да и не держит никто ротмистра в отряде. В любой момент он может убраться на все четыре стороны… как, кстати, и любой из мужиков и солдат. Только не уходят. И это понятно: для них отряд — шайка, мать вашу, шайка — это способ заработать. Нечто вроде отхожего промысла.

В юности Трубецкой отчего-то был уверен, что отхожий промысел как-то связан с отхожим местом, чуть ли не золотарями становились мужики, отправляясь на этот самый отхожий промысел. А потом объяснили. Шел мужик в город или в какую-нибудь артель, работал сезон, зарабатывал какую-никакую денежку и возвращался в родную деревню. К барину, в общину…

Вот и тут. Можно, конечно, и одному промышлять или собраться с другими мужиками да и грабить на военных дорогах всех, кто под руку подвернется, хоть французов, хоть русских… Но с барином… с князем как-то сподручнее выходит. Он хоть и барин, а понимает, что мужику нужно. Хотя и строг.

Будешь тут строгим! Когда каждую ночь приходится вставать и обходить с проверкой посты, пиная спящих часовых. Вроде и понимают, что нельзя спать на посту, понимают, что могут поплатиться если не жизнью, то шкурой — князь лично выпорет так, что мало не покажется, — но все равно нет-нет да и задремлют, прислонившись к дереву или растянувшись в траве.

«Так ночью ж никто не воюет, ваше благородие!» «Так мы же… Ты же сам резал спящих часовых у французского обоза!» — «Так то мы, ваше благородие, а никто больше ночью не воюет».

И в принципе прав бродяга, не воюют. Это сумасшедший князь Трубецкой крадется сквозь ночной лес, чтобы убить кого-нибудь, но ведь нужно понимать, что рано или поздно кто-то из врагов решит попробовать новую тактику на зуб.

Не предугадаешь ведь, как отзовется та или другая новинка в военном деле, которую введет князь Трубецкой. Некоторые из них выглядят просто дикостью в глазах окружающих. Да и личные его привычки вызывают удивление…

Ветка мелькнула над самой головой Трубецкого. Накручивая себя, он увлекся, пришпорил коня и чуть было не схлопотал деревяшкой в лоб. Внимательнее нужно быть. Осторожнее.

Хоть ты и чудак, с точки зрения даже своих преданных мужиков.

Черт с ней, с зарядкой! И с тем, что повадился барин обливаться по утрам холодной водой, пробежав, как ненормальный, несколько верст по лесу. А то, что он ножи в дерево мечет за двадцать шагов — так даже и молодец. И остальным показал, как нужно. Это мужики приняли и даже время от времени ножичком поиграть выходят.

А вот то, что он так странно ведет себя с барышней… Хотя и тут мужики относятся к Трубецкому даже с какой-то жалостью. С пониманием. А сам князь ни черта не понимает. Сколько раз спорил с ротмистром…

Уже тем вечером, после того, как ушли они от дома Комарницкого и остановились на первую ночевку, ротмистр попытался убедить Трубецкого, что негоже так. И девушку бить не стоило… нехорошо это… неправильно…

— А если бы она вас подрезала? — спросил Трубецкой.

— Да тут той раны… — попытался отмахнуться Чуев.

— Ладно, пусть рана легкая. А если бы она из пистолета в тебя целилась? Или в меня, а я бы не видел? Тогда как?

Ротмистр набрал воздуха в легкие, но так ничего и не ответил. Нечего ему было ответить — если бы вопрос касался только его, тут еще можно было сказать: пусть, мол, стреляет, но когда дело касается боевого товарища…

Именно что жизни товарища, господин ротмистр.

А если бы сейчас снова пришлось, как в доме у пана Комарницкого? Если бы снова бросилась Александра на них с ножом в руке, ударила, рассекла плечо Чуева, снова замахнулась… Трубецкой смог удержаться, не рубанул клинком, выбрал, как тогда показалось, меньшее зло, проявил толику жалости… А сейчас что? Стал бы обезоруживать?

Пожалел, и что вышло?

Он смотрит в ее глаза, а она… Александра смотрит сквозь него. И не собирается его миловать. И будет это продолжаться…

Застрекотала белка, Трубецкой остановил коня.

— Отпустили вы его, барин… — Из темноты появился Кашка. — А мы тут ждали-ждали…

— Отпустил. Он хороший человек.

— Вам виднее, — не стал спорить Кашка. — Хороший так хороший. Пущай живет.

— Тебя не спросили. — С другой стороны поляны появился Антип с мушкетоном в руках. — Отпустил Сергей Петрович офицера — значит, так правильно. А я вот жрать хочу. Если мужики мне каши не оставили, то я…

— Я вас покормлю, — сказал Трубецкой.

Он и сам толком не понимал, зачем поставил в засаду Кашку и Антипа и велел застрелить гостя, если тот поедет назад один, без сопровождения. На всякий случай приказал. Если бы вдруг разговор пошел не так. Да какая разница, в конце концов, приказал и приказал. Назовите это паранойей. Безумием назовите…

Не убили, и ладно.

Значит, что-то из этого разговора получится. Должно получиться.

Не нужно было ему ехать в Москву. Ведь помнит, что любопытство сгубило кошку, что любопытной Варваре нос оторвали… Но ничего не смог с собой поделать. На то, чтобы не поехать смотреть горящий Смоленск, у него силы воли хватило, а вот с Москвой — не справился.

Понятно, что Москва второго сентября тысяча восемьсот двенадцатого года, особенно к вечеру, не самое гостеприимное место в мире. Понятно, что нарваться на неприятность можно именно там — в каше отступления русской армии и хаосе входа французской.

Нет, были, конечно, аргументы и за такую экскурсию.

В общей суматохе начинающихся грабежей легче затеряться и никому не нужно подробно объяснять: зачем ты, собственно, явился в златоглавую, какого дьявола шастаешь по улицам и заходишь в пустые и не очень дома московского дворянства. В Москве второго сентября вообще не до того, чтобы цепляться к праздно шатающимся молодым мужчинам в форме, тем более что молодых людей в форме — в сотне разных форм — слоняется-рыщет-бегает-скачет-напивается-дерется-ломает-грабит в Москве несколько десятков тысяч.