Александр Золотько - Князь Трубецкой

— Да-да, конечно… — Несколько секунд Сорель крутил кивер в руках, соображая, куда его деть, потом поставил на лавку.

Закрыл дверь, задвинул засов.

— Ты говорил, что хочешь своими руками? — то ли спросил, то ли просто сказал капитан.

— Я? Да. Конечно. Хотел… — Лейтенант со всхлипом вздохнул. — Я его пристрелю… Я…

— Зачем стрелять? Стрелять неинтересно. У тебя есть сабля — руби. Я хочу, чтобы ты вынес отсюда его голову…

Твою мать, подумал Трубецкой, убирая нож от своего горла. Это что — помогать летехе выполнять важное поручение командования? Самому надрезать, чтобы Сорель не перетрудился? Нет, не дождетесь! Нужно собрать силы и встать. Резко встать, хотя бы на колени… хотя бы просто сесть на полу, так, чтобы лейтенант не успел отпрянуть… Рубить голову саблей, да еще лежащему… Это трудно и неудобно. Вряд ли в эту войну найдется кто-то, кто умудрился обезглавить своего противника саблей. В бою, естественно. А если есть свободная минута и вдохновение, то на досуге все вполне может получиться. Только придется этому эстету раскорячиться, наклониться, чтобы иметь место для замаха — потолок в предбаннике низкий, не для того строился, чтобы саблей в нем махать.

Наклониться, нащупать, собственно, голову жертвы, замахнуться… Давай-давай, попробуй… Я тебя жду…

Трубецкой провернул нож между пальцами. На один удар сил хватит. Нужно будет только прицелиться как следует. Одним движением. Либо горло, либо сердце… Хорошо, что лейтенант — пехотинец, а не какой-нибудь гусар, там брандебуры и прочие шнуры пока прорежешь, замахаешься…

— Капитан… — неуверенно промямлил лейтенант Сорель. — Я…

— Саблю потерял?

— Нет, вот она, но… Зачем голову?..

— Так забавнее, — пояснил Трубецкой. — Все-таки нужно было начать снимать скальпы у ваших солдат… А тебя, мелкий трусливый засранец, нужно было вообще в мелкое рагу настрогать… Начинать с ног и медленно двигаться кверху, соскабливая мякоть с костей…

Бросится лейтенант. Он из той породы, которая от ужаса становится жестокой. Все порвать-порубить-загрызть! Чтобы не бояться. Чтобы заглушить страх в себе.

— Я… Я-а… — Крик вдруг оборвался, лейтенант Сорель рухнул на пол, словно подрубленное бревно. Даже не дернулся. Его рука тяжело упала на плечо Трубецкого.

— Как же он мне надоел, — сказал со злостью капитан. — Трус, дурак, да еще и белоручка…

— Это вы его чем приложили? — Трубецкой отодвинул руку лейтенанта, потрогал запястье, пытаясь уловить пульс. И ничего не нашел. — Убили ведь беднягу. Точно вам говорю — убили. Списывать будете на меня? Давайте, ладно, мне не жалко…

— Как вам всем нравится болтать… — протянул Люмьер. — Все болтаете и болтаете… А жизнь — штука простая.

Капитан прошелся по предбаннику, споткнулся о ногу убитого им лейтенанта и выругался.

— Эй, капитан! — позвал Трубецкой. — Вы обо мне не забыли? Вы же меня собирались…

Нож в руке хищно следил острием за Люмьером. Если выстрелит — ничего не попишешь, а если…

— Я ударил его рукоятью пистолета, — сказал капитан. — Говорите, убил?

— Пульса нет, сердце… — Трубецкой левой рукой нашарил пуговицы на мундире Сореля, расстегнул, приложил ладонь к груди. — Сердце не бьется.

— И черт с ним… — пробормотал капитан. — Туда ему и дорога… Вы обратили внимание, что он одинакового с вами телосложения? Обратили?

— Нет, если честно. А что — похожи?

— Ну, близнецами я бы вас не назвал, но если смотреть в темноте и если не быть с вами обоими близко знакомыми… Вставай, Серж!

Люмьер протянул руку.

Вот сейчас, подумал Трубецкой. Если убивать, то сейчас, когда он будет помогать мне встать. Один удар… или… Или пусть живет? Он же, кажется, что-то надумал? Не на расстрел же он меня поведет, в самом деле…

Трубецкой встал, оперся рукой о стену.

— Плащ и кивер, — сказал Люмьер. — Возьмешь плащ и кивер этого идиота. Никого из тех, кто тебя видел сегодня в лицо, во дворе нет. Надеюсь, на улице тоже. Значит, тебя никто не опознает. Ты меня слышишь?

— Да… Что? Да, слышу… — Трубецкой с трудом перевел дыхание.

Пожалуй, он бы и ножом ударить толком не смог бы…

— Значит, делим твои пистолеты: один — тебе, один — мне. Вернее — ему… Черт, возьми его мундир… Сюртук будет тебе впору.

— Хорошо… — Трубецкой медленно расстегнул пуговицы на своем мундире, стащил вначале с одного плеча, постоял с минуту, приходя в себя, стащил с другого. Уронил.

— Тебе совсем плохо, — констатировал капитан.

— Ему — хуже, — прошептал Трубецкой.

— И не поспоришь, — согласился Люмьер, сам стащил с убитого сюртук, помог одеться Трубецкому. Мундир князя остался лежать на полу.

— А если меня схватят?

— Постарайся, чтобы не схватили. Конечно, правильнее было бы тебя убить…

— Да нет уж, ладно, давай лучше обойдемся без этого…

— Давай. Я выхожу из этой избы…

— Это баня.

— Да хоть сортир, мне все равно! Я выхожу и говорю, что ты… что мы тебя схватили, но ты просил дать тебе возможность умереть быстро. Мы — я и лейтенант Сорель — люди не жестокие, поэтому…

— Понятно. И я…

— И ты стреляешь бедняге в лицо. В упор, так, чтобы лицо было обезображено. Чтобы никто не мог сразу опознать. А там… Там я что-то придумаю…

— Сегодня-завтра в городе погибнет много народу. — Трубецкой осторожно потер лоб. — И солдат, и стацких…

— Значит, так тому и быть. Ты сам из города выберешься?

— Даже если придется ползти на карачках, — сказал Трубецкой.

— Тогда… — Капитан подтащил князя к окошку, повернул так, чтобы увидеть его лицо. — Я буду ждать тебя в Париже. Ресторанчик называется «Петух». Семью спрячу, а сам… Я буду тебя ждать. Через два года, как ты сказал… И если…

— Что — если?

— И если то, что ты мне тут рассказал, правда — я буду твоим должником. И, может быть, ты мне расскажешь, откуда знаешь все это…

— Хорошо.

Трубецкой огляделся, подобрал с пола кивер. Заметил отблеск на руке убитого. Перстень. Тот самый масонский серебряный перстень, который он когда-то видел у лейтенанта.

— Я заберу кольцо? — спросил Трубецкой.

— Его талисман? Я никогда не любил масонов, я даже как-то сказал об этом в присутствии вице-короля Италии…

— Евгения Богарне?

— Да. Великий магистр, черт бы его побрал. И знаешь, что самое противное? Он, похоже, верит во что-то такое… Искренне верит в высокое предназначение вольных каменщиков, в их братство и все такое… Ты, часом, не масон? — Капитан положил на лавку пистолеты.

— Нет. Не масон. — Трубецкой стащил кольцо с пальца Сореля. — Но могу им стать…

— Как хочешь, — пожал плечами капитан и открыл дверь. — У тебя — пара минут.

У меня пара минут, сказал себе Трубецкой, глядя в удаляющуюся спину.