Сергей Абрамов - Человек со звезды (сборник)

– Мы немедленно уходим, – сказал «адидас»-два, – немедленно. Еще раз простите нас. Не подумайте, что мы варвары какие-нибудь, не ценим искусства. Еще как ценим! Поверьте, вы об этом еще узнаете…

И, подхватив девицу под руки, они легко пробежали по поляне, скрылись в лесу. И надо отдать им должное: сыграли все точно, нигде не сорвались, не прыснули исподтишка в кулачок. Хотя, как понимал Вадим, очень им того хотелось: ситуация и впрямь смешной вышла.

Ему тоже стоило уйти. Сейчас, без девицы, пейзаж с сосной выглядел пресно и пусто. Потом, через несколько дней Вадим вернется сюда – когда перегорит, переболеет случайно увиденным, остановленным… Он взял картон с почти готовым рисунком – хоть сейчас под краски! – поднатужился и разорвал его пополам, а половинки бросил в траву. И пусть его обвинят в загрязнении окружающей среды – это он переживет.

Но день только начался, и поддаваться хандре не следовало. Вадим верил в собственный профессионализм, в руку свою верил и не хотел, не умел сознаться, что какое-то мелкое – пусть досадное, обидное, но не стоящее боли! – происшествие может выбить его из ровной колеи ремесла, расклеить, расслабить. Не получилось с сосной – сам, глупец, виноват! Купился на красивое… Получится с мостом. Времени до обеда навалом, работай – не хочу.

Не хотелось. Но выдавил из себя раба – не по капле, а разом – собрал барахлишко и потопал к мостику. Надеялся, что там Они его не ждут, помнил, что пока – пока! – к тотальным действиям не прибегали, вредили редко, но – права поговорка – метко…

Странным было: белесое, выцветшее от жары небо не отражалось в воде, и речка чудилась черной и непрозрачной, текла не торопясь, еле-еле, даже будто бы стояла, легко уцепившись длинными размытыми краями за ивняк на берегу, за черные сваи моста, а может статься, за невидные глазу коряги на дне, якорями ушедшие в мягкий ил. И – ни ветерка в полдень, чтобы погнал речку вперед, сорвал с якорей, только плавунцы-водомеры, мгновенно, невесомо даже, перемещаясь по стеклянной этой поверхности, создавали иллюзию движения, позволяли волну.

Но на картоне все это выглядело неживым, придуманным, а не писанным с натуры, хотя Вадим-то писал точно, стараясь быть верным и в мелочах, но голубое, зеленое, черное, коричневое не оживало под кистью, чего-то не хватало этюдику – ну, допустим, тех самых плавунцов или какой-нибудь другой крохотной чепухи, но не хватало, и все тут, не оживала картинка, застряла в крышке этюдника раскрашенной фотокарточкой, и Вадим бросил кисти в ящик, лег на траву, ладони, краской вымазанные, под голову уложил, стал смотреть в небо. Он уже понял, что ничего путного здесь не напишет, не сумеет, пора паковать манатки и бежать отсюда, не оглядываясь. Черт с ней, с удобной дачей. Они победили.

Быть может, впервые за свои тридцать лет (или, если считать «сознательный» возраст, за пятнадцать-шестнадцать…) он думал о том, что есть в его жизни что-то неверное, искусственное – неживое. Выстроил себе дорогу, расставил километровые столбики и идет по ней, по любезной сердцу дорожке, никуда не сворачивая, скорости не превышая. В семнадцать – школа позади, студия во Дворце пионеров. В двадцать три – Строгановку проехали, нигде затора не вышло, экспрессом неслись по «зеленой» улице, диплом с отличием имеем. И дальше – так же. В двадцать шесть – член союза художников, к тридцати – две персональные выставки, хвалебные – пусть и без громких эпитетов – статьи в газетах, альбом в издательстве на подходе…

А ведь есть что вспомнить, точит какой-то вредный червячок с тех пор…

Давным-давно, еще в студии, как раз перед вступительными экзаменами в Строгановку его первый учитель – старик сейчас, под восемьдесят, навестить бы, а все недосуг!.. – сказал Вадиму:

– Знаешь, что плохо, Вадик? Слишком быстро ты себя нашел… Да что там быстро – с ходу… Одного тебе в напутствие пожелаю: пусть тебя влево-вправо пошвыряет.

– Это как? – не понял Вадим.

– А как с женщинами… – Учитель не выбирал сравнений, не щадил юности, а может, намеренно вгонял в краску любимого ученика: – Одной всю жизнь сыт не будешь.

Помнится, покоробила тогда скоромная аналогия семнадцатилетнего юношу, чистого, аки горный хрусталь, но виду не подал, спросил только:

– А если будешь?

– Тогда не мни себя знатоком, молчи в тряпочку! – Ярости у учителя всегда хоть отбавляй было, он и письму учил так же – только кнутом не порол. – Какой ты художник, если не бросало тебя от любви к любви, пока настоящую не обрел, единственную… А к ней продраться нужно.

– Могло и сразу повезти…

– Не верю в «сразу»! Откуда ты знаешь, что повезло, если сравнивать не с чем? Я же говорю: это как с женщинами… – И добавил, успокаиваясь: – Придет время – сам поймешь. Только бы не поздно… А почему разговор завел? Талант в тебе вижу…

Тогда запомнил накрепко одно: про талант. Всегда неприятное отбрасываешь, отбираешь то, что сердцу любо. Так и жил, про талант помня, гладко жил. И в Строгановке ни вправо, ни влево его не бросало, шел как шел, и никто его за то не осуждал, наоборот – в пример ставили: мол, какова цельность натуры! Не то что у тех, кто сначала в одну крайность бросится, потом в другую, а в результате – ноль без палочки. И еще оправдываются: ищем, мол, себя. Поиск, товарищи, должен быть плановым. Не слепые котята – по разным углам тыкаться. Берите пример с Вадима Таврова! Равнение – на маяк!

Признайся, маячок, горд был этим?

Горд, горд, чего скрывать…

А что ж с некоторых пор сомнения стали одолевать? Что ж разговор этот давний с учителем из головы не идет, в подробностях крутится? Или свет у маяка ослаб, напряжение упало? Да нет, с напряжением – порядок, двести двадцать, как отдай. Только что-то светить некому…

Кстати, почему не женился, если уж поминать учительскую аналогию? Не нашел – на ком? Удобная отговорка… Возможностей – опять-таки «кстати» – хватало, нечего скромничать, ни внешностью, ни умом бог не обидел. И уж собирался пару раз – помнишь? Как не помнить… Но объективные причины. Одна из кандидаток, например, не туда, куда положено, посуду ставила или вот еще мебель любила переставлять: однообразие ей, видите ли, не нравилось, надоедало. Другая… Ну, ладно, о другой не будем, тут – больно. Тут сам виноват. Хотя, впрочем, причины схожи…

Ты привык быть один, Вадимчик, привык спать один, утром в одиночестве просыпаться, завтракать, все ставить, куда положено раз и навсегда, работать привык один и допускал кого-то до себя и себя до кого-то лишь на время, на срок «от» и «до», самим тобой отмеренный. Хорошо это, а, Вадим?

А собственно, что плохого? Привычка – вторая натура, а натурой он и похвастаться может, цельностью и крепостью. Не натура – глыба гранитная…