Сергей Волков - Ренегаты

Костыль жестом показывает, чтобы я шел за ним, поднимается и, согнувшись, начинает движение. Тут же за деревьями наверху появляются силуэты погранцов. Они идут цепью, изредка перебрасываясь короткими фразами. Костыль бежит обратно, машет рукой – мол, вниз, вниз!

Стараясь не наступать на ветки, я первым спускаюсь к воде. Дурацкий контейнер приходится нести вертикально, прижав к телу, как ребенка, иначе он за все цепляется. Костыль нагоняет меня, указывает на прибрежные кусты. Место, что называется, козырное – длинные ветки, усеянные красноватыми резными листочками, опускаются к самой воде, создавая живой навес. Если бы не цвет листьев, все это было бы здорово похоже на берег какой-нибудь нашей среднерусской речки – ивы, заводь, не хватает только водомерок и стрекоз.

Забираемся в воду, стараясь не выдать себя плеском. Дно здесь каменистое и при этом довольно крутое. Скоро мы погружаемся по шею. Контейнер я по привычке не мочить оружие несу над головой, хотя он герметичный, наш ночной заплыв это продемонстрировал в полной мере.

Забравшись под свесившиеся к воде ветки, переводим дух. С берега обнаружить нас в этом убежище практически нереально, а с воды – тем более, зато нам все хорошо видно и слышно.

Совсем рядом раздается лающая немецкая речь. Это неудивительно – в погранохране, особенно на северных заставах, довольно много немцев. Язык Шиллера и Гитлера я знаю на уровне «твоя моя понимай», но этого оказывается достаточно, чтобы разобрать – наши поимщики будут прочесывать берег дальше на юг. Надо ждать. Когда погранцы уйдут – нужно будет и нам уходить от озера. На западе лежит холмистая равнина, которая тянется до самых гор. Где-то севернее проходит старый тракт, идущий от паромной переправы в Гранц. Это все клондальские земли, народ там живет более-менее неплохо, а это значит, что правительство Клондала навело у себя порядок. Именно по этой причине попадаться клондальцам и местным пограничникам нам никак нельзя – засадят в кутузку и будут долго и нудно выяснять, кто мы, что, откуда и куда. Впрочем, сейчас надо думать не об этом, а проблемы решать по мере их поступления.

– Пошли? – спрашиваю одними губами.

– Тихо! – шипит Костыль. – Слышишь?

Я слышу – бронеходы, всю ночь барражировавшие вдоль берега, разводят пары. Сипло вопят гудки, отчетливо слышно, как вздыхают поршни в цилиндрах паровых машин. Спустя пару минут они появляются. Я впервые в жизни вижу «Тифона» и «Левиафана», да еще так близко – нас разделяет буквально десять-двенадцать метров.

Серые, похожие на сорокаметровые утюги с орудийными башнями на носах пограничные бронеходы чем-то напоминают уменьшенные копии броненосцев времен русско-японской войны. Как будто некий всемогущий реконструктор-затейник взял автоген, вырезал из какого-нибудь «Ретвизана» или «Пересвета» всю середину, а оставшиеся нос и корму соединил вместе и притопил так, что над водой теперь возвышается не больше метра проклепанной брони.

Дымовые трубы у бронекатеров находятся на самой корме, надстройки ощетинились пулеметами. «Зушка», доставившая нам столько проблем ночью, расположена на «Тифоне». Она смонтирована над капитанским мостиком и, судя по всему, должна выполнять свои прямые функции – оборонять корабль от атак с воздуха.

В Центруме, по-хорошему, нет авиации. Десяток разномастных аэропланов погранохраны – самолетами эти летающие гробы назвать язык не поворачивается – не в счет. Сурганские дирижабли – это тоже смех и грех. Нет, когда ты видишь над собой двухсотметровый черный баклажан, проплывающий на фоне облаков, становится жутковато, но только до первых порывов ветра, которые уносят его к бебиной маме. Сурганцы не могут пока решить проблему с двигателями и управляемостью своих цеппелинов, многочисленные катастрофы служат тому подтверждением.

Но в любом случае и аэропланы, и дирижабли, которые есть в Центруме, можно легко и просто сбить из обычного стрелкового оружия. Тот же АКМ калибра 7,62 сделает это на раз. Для чего, против кого береговая охрана пограничников вооружилась «зушкой»? Или в небе Центрума есть что-то такое, о чем я не знаю?

На носу «Тифона», рядом с орудийной башней, опираясь на поручни, стоят несколько человек. Я чуть-чуть раздвигаю ветки, чтобы было лучше видно. Эти люди на бронекатере кажутся мне смутно знакомыми. Я вглядываюсь в характерные силуэты плащей-крылаток, в покатые козырьки каскеток…

– Сурганцы, – шепчет Костыль. – «Вайбер». Это они навели на нас пограничников.

Становится понятно, почему бронекатера не пристают к берегу, хотя низкая осадка позволяет им это сделать. Долгое озеро – экстерриториальное образование, оно принадлежит всем. А вот берег – он клондальский, и если на него ступит нога сурганца, да к тому же еще и военнослужащего, хотя в Сургане сегодня, кажется, других и нет, то разразится большой дипломатический скандал, который запросто может перерасти в настоящую войну. Отношения между Сурганом и Клондалом очень натянутые, и никто не хочет до поры делать резких движений.

Голоса пограничников, прочесывающих берег, удаляются. Бронеходы уходят на юг. Наступает тишина, нарушаемая только пением птиц и плеском волн.

– Пора, – решает Костыль.

Мы выбираемся на берег. Я страшно замерз, кожа синяя, вся в пупырышках. Сбитый палец на ноге кровоточит, но перелома вроде нет, я могу нормально ходить, правда, хромаю. Это радует – обезножеть сейчас означает с высокой долей вероятности попасть в лапы врагу. «Пусть знает враг, таившийся в засаде, – мы начеку, мы за врагом следим…»

Осторожно, осматриваясь и прислушиваясь, поднимаемся по склону наверх. На запад уходит холмистая равнина с купами деревьев, сильно изрезанная оврагами. Пригибаясь на всякий случай, бежим прочь от берега. Контейнер несем по очереди. Солнце припекает, вскоре становится жарко, и откровенно прохладная вода Долгого озера уже не кажется такой неприятной. Друг с другом мы практически не разговариваем – не о чем и незачем.

Углубившись по распадку между холмами, выходим на грунтовую дорогу. Наезженная колея говорит о том, что в окрестностях живут люди. Нам нужно раздобыть какую-нибудь одежду, а главное – обувь. В старину на Руси в сельской местности все от мала до велика ходили босыми с апреля по октябрь. Наверное, если приучаться к этому с детства, ступни становятся нечувствительными к камешкам, травинкам и острым сучкам, но нам, людям городским, хождение босиком доставляет массу неудобств.

Стараясь не наследить на мягкой глине, пересекаем дорогу и уходим в небольшую рощицу каменной сосны. Костыль тащит контейнер и шипит, когда наступает на валяющиеся повсюду шишки. Я шепотом матерюсь – шишки мелкие и очень колючие. В траве их практически не видно, и выбрать, куда ставить ногу, невозможно.