Евгений Красницкий - Сотник. Не по чину

– Господин сотник, дозволь обратиться… Егора убили!!!

– Что-о? – И откуда голос взялся? – Как убили?

– Стрелой! Они в ладьях… ну, которые там две были, днища хотели прорубить… наши налетели… они – бежать, а с ладьи стрелами… Наших много побили… и десятника Егора…

– Сам видел?

– Ага… лежит вместе с конем, а из головы стрела торчит.

– А Роська… кхе-кхе… поручик Василий?

– Живой… командовал что-то… а мне же велено поглядеть и назад… вот я и… это самое…

«Все, блин… один остался. Вот теперь по-настоящему один. Что ж делать-то? Спокойно, сэр Майкл! А ну-ка, без паники! Совет опытного мужика – великое дело, но вам-то тоже не четырнадцать лет! Не стоять столбом! На вас же все смотрят, все слышали, что Егор убит. Артемию подать знак, чтобы продолжал распоряжаться, самому отойти и присесть на завалинку… да, и голову опустить, чтобы вашей растерянной морды никто не видел. Вот так: поза «Чапай думает, никому не мешать!»

Мишка оперся локтями на раздвинутые колени, ссутулился и… все – окружающий мир начал куда-то пропадать, уходить за пределы восприятия. Краем сознания еще отметился голос кого-то из отроков: «Господин сотник…» и окрик Артемия: «Не трожь его…», а потом пришло знакомое еще ОТТУДА противоестественное сочетание пустоты и тяжести и заслонило собой все. Знакомое, повторявшееся не единожды состояние, поначалу вовсе и не связанное с чьей-то смертью…

Впервые это чувство тяжкой пустоты пришло еще в детстве, в начале шестидесятых годов, на фоне чужого счастья и радостных хлопот – ленинградцы массово переезжали из бараков, чердаков и подвалов в «хрущобы», тогда представлявшиеся новоселам очень даже приличным жильем. Почти каждый выходной день возле длиннющего дома барачного типа, в котором жил Мишка Ратников, появлялись грузовики, в кузова которых перетаскивали небогатую мебель и прочий домашний скарб, сажали детишек и старух (почему-то почти обязательно с фикусами или кошками на коленях) и… на одну знакомую с детства соседскую семью становилось меньше.

Вот так однажды МАЗ, воняющий дизельным выхлопом, увез и девочку, с которой у Мишки Ратникова… ну что там могло быть в двенадцать-то лет? Однако было, и на том месте, которое эта девочка занимала в… (в душе? в подсознании? в мироощущении?) образовалась пустота. И пустота эта оказалась, вопреки всем законам физики, очень тяжелой – так и гнула к земле. А еще у этой пустоты, возможно, тоже вопреки каким-то законам, был свой смысл, выражавшийся в понимании: «Уже никогда…»

Потом это чувство забылось, а через пять лет снова возникло по обыкновенному, но в семнадцать лет трагическому поводу, когда не прошедший по конкурсу в вуз Мишка Ратников смотрел первого сентября на студентов и школьников.

Не то чтобы он так уж любил школу, вернее четыре разные школы, в которых пришлось поучиться за десять лет; слова песни «Школьные годы чудесные» вызывали у Михаила Ратникова скорее саркастическую, чем ностальгическую улыбку. Однако в тот день он понял, что привычный и понятный образ жизни закончился для него навсегда, а что будет дальше?

Впервые за десять лет он оказался вне этого потока, стремящегося в классы и аудитории, и снова пришло ощущение «уже никогда».

Какими мелкими, смешными, детскими показались ему эти переживания спустя всего два года! Тогда, хрипя издерганными легкими, на подгибающихся ногах, с пальцами, которые непонятно какими силами еще удерживали рукоятки носилок, он тащил по горному склону солдатика, получившего две пули в живот. Тащил, хотя твердо знал, что живым не донесут – Карпаты хоть и невысокие, а все равно горы, и вертолет может сесть далеко не везде. Там-то он и ощутил по-настоящему многотонную тяжесть пустоты, образующейся на месте ушедшего человека, тогда-то и оформилось в четкие, словно высеченные на граните слова, ощущение «уже никогда».

За полвека жизни ТАМ Михаилу Ратникову еще не раз пришлось пережить подобное. Всякое случалось… Смерти родственников и просто близких людей, ликование дерьмократов при спуске знамени, которому он присягал, проигрыш четвертой избирательной кампании после выигрыша трех предыдущих, камера в «Крестах» вместо защиты диссертации…

Не то чтобы привык (привыкнуть к такому невозможно), но научился переносить с минимальными потерями и минимальными же внешними проявлениями. Однако однажды выяснилось, что это еще не все. К словам «уже никогда» добавилась еще одна фраза, если подумать, то пострашнее первой.

Так уж переплелись факты биографии с особенностями характера Михаила Ратникова, что он лет с четырнадцати-пятнадцати мечтал пожить один. Чтобы рядом не присутствовал никто, чтобы не только не выполнять чьих-то просьб или требований, не согласовывать свои действия и режим с существованием пусть сколь угодно близких, даже любимых людей, но и напрочь отгородиться от окружающего мира небольшим, но исключительно личным пространством. Вот такой «таракан» в голове, порожденный невозможностью побыть одному, когда это необходимо. Не то чтобы это стало навязчивой идеей или просто горячим желанием, но время от времени посещала мысль: «А хорошо было бы – что хочешь, то и делаешь, и никто не видит, и ничего не скажет, или не подумает, или не спросит, и никому не надо ничего объяснять, и все такое прочее…»

Сбылось. Стал жить один. Справил девять дней со смерти жены, проводил гостей, начал убирать со стола… Прямо так – со стопкой грязных тарелок в руках – сел на подвернувшийся стул, и вместе со знакомыми словами «уже никогда…» пришло: «Не смей больше мечтать – мечты сбываются!» Сказать, что захотелось по-волчьи завыть на луну – ничего не сказать. Кто сам не испытал – объяснять бесполезно. Но выводы сделал.

Не мечтал больше никогда и ни о чем (да и какие, к черту, мечты, когда под полтинник подкатывает?), только рассчитывал и планировал. Помогло, прямо скажем, слабо: сначала, во исполнение чьих-то чужих планов, загремел за решетку, а потом, опять же по чужим расчетам, в двенадцатый век.

Новое молодое здоровое тело, впереди целая жизнь, и не надо вздыхать: «Если бы молодость знала, если бы старость могла…» – потому что и знаешь и можешь! Разве это не сбывшаяся мечта? Но ведь не мечтал и не просил!

«…Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут» [4] М. Булгаков. «Мастер и Маргарита». . Подарок от Воланда? Или не подарок, а предложение, от которого невозможно отказаться? А что вас так сильно удивляет, сэр? Решение жить только планами и расчетами, отказ от эмоций, желаний, мечтаний, страстей – разве это не отказ от человеческой сущности? И ведь у вас все получалось! Ну, почти все. Свой городок, своя дружина, сотник в четырнадцать лет. А сейчас у вас в руках княжеская семья, и вы собираетесь поступить с ней так же, как до сих пор поступали с другими: просчитать мотивации, определить способы воздействия и добиться своего. Ничего же нового – со сколькими людьми вы уже привычно обращаетесь, как с шахматными фигурами? Не о том ли тысячи, а может, и миллионы наивных придурков просили во все века того, у кого не счесть имен, включая имя Воланд?