Наталья Павлищева - Авантюристка. Возлюбленная из будущего

К тому времени, когда сестра прислала за мной свою служанку, я продумала свое поведение основательно. Когда меня загоняют в угол, я могу не только огрызаться и давать сдачи, я умею и юлить тоже. А еще размышлять без эмоций, с ледяным спокойствием и не жалея себя. Кто виноват в том, что я оказалась в такой ситуации? Сама. Разве можно было валять дурака перед Шарлем, думая только о себе, но не о дочери? Меня оправдывало только то, что я не знала об истинной сущности мужа, ведь общалась-то с Арманом. Мысль о том, что Арман меня предупреждал и даже настаивал, старалась от себя гнать. Мне предстояла тайная война с Шарлем, значит, об Армане и вспоминать нельзя.

– Что вы решили? – Олимпия все еще насторожена.

Я распахнула глаза:

– Что я могу решить? Я полностью в вашей власти.

Вот уж чего ей хотелось меньше всего, так это подобной власти, вернее, ответственности за меня в данный момент. Но я не стала напрягать сестру дальше, быстро добавив:

– Я очень скучаю по дочери и хотела бы вернуться домой. Но только домой, а не в полуразрушенный Тонкедек или в монастырскую тюрьму. Разве я заслужила такое обращение? Принеся супругу столь большое приданое и титул герцога, разве я могу жить в доме для прислуги, больше похожем на конюшню, или в келье, окно которой вовсе не закрывается? Разве можно морить голодом супругу, если ее любишь? Разве можно распускать о ней гадкие слухи, не соответствующие действительности, если не желаешь ее унизить? И все же я готова вернуться к мужу, если мне хоть кто-то гарантирует, что меня не отправят куда-нибудь в тюремный подвал или на галеры.

Какие галеры, какой подвал? Но сейчас это было неважно, в моем голосе звучали слезы, они стояли и в глазах. Плакать действительно хотелось, но не от горя, а от бессилия.

Олимпия была впечатлена, она сообщила, что на моей стороне, верит в мое раскаянье. Какое раскаянье, почему я вообще должна каяться?! Но сейчас приходилось завязывать себя в узел и каяться, иного выхода у меня просто не было.

– Я сообщила вашему супругу, что вы в моем доме, что вы в ужасном состоянии, и если он желает поговорить, то должен приехать сам. Кажется, это его экипаж…

Ну что ж, супруг так супруг.

– Только не оставляйте меня с ним наедине, умоляю вас! Мне кажется, что герцог схватит меня и снова потащит в какое-нибудь подземелье.

– Хорошо, хорошо, не беспокойтесь, я не уйду из комнаты.

Надо отдать должное Шарлю, выглядел он здорово, но теперь внешний вид герцога меня не обманул, я видела, что это Шарль, а не Арман, и чудить не стала. Зато разыграла бедную перепуганную овечку, схватив за руку Олимпию и не выпуская ее пальцы, как та ни старалась их освободить:

– Сестра, умоляю, не отдавайте меня обратно в тюрьму!

Герцог возмутился:

– Какую тюрьму, мадам?

– Ту, где я была, герцог. – Кажется, пора переходить в наступление. Я залилась слезами, сквозь всхлипывания снова и снова твердя, что нас едва не сожгли заживо, рассказывая, как это ужасно, когда по полу стелется дым, вокруг крики паники и ужаса, а мы заперты, как страшно лезть через дымоход, а потом сползать с крыши, когда от голода дрожат руки…

Нельзя, чтобы он вспомнил то, что видел в Тонкедеке, для этого все внимание должно быть переключено на наши монастырские страдания – невольную голодовку и пожар с вынужденным побегом. Пусть попробуют доказать, что нас не травили, что пожар не был устроен нарочно и что мы не были заперты!

Мне удалось. Конечно, Шарль усомнился, что нас морили голодом. Пришлось закатить еще один раунд истерики. Я умоляла сестру приютить меня, не отдавая на растерзание тем, кто желает мне смерти, причем смерти жестокой.

Закончилась истерика тем, что герцог на коленях умолял меня его простить и клялся более не оставлять без своего внимания и заботы (идиот, нужно мне его внимание!). А я все не верила и не верила.

Но не ради примирения с мужем я устраивала все эти спектакли, мне вовсе не был нужен Шарль Мазарини, тем более если он не знал, где Шарлотта. Кроме того, герцогу следовало испортить репутацию, иначе как объяснить мое собственное поведение? Не могла же я вечно рыдать, а когда все успокоится, снова встанет вопрос о моем собственном поведении в том же Тонкедеке. У меня был только один шанс исправить собственную репутацию – убедить всех, что у Шарля не просто странности, а прогрессирующий идиотизм.

Конечно, кое-что у мужа и впрямь было, но не в той степени, чтобы от него начали шарахаться при дворе, а меня оправдали, если бы я задумала развестись. Женщина всегда более виновата, чем мужчина, даже если вина полностью на нем. При дворе позволительно обманывать мужа, наставляя ему рога, это даже почетно, но только не проявлять самостоятельность. Жена должна быть послушна мужу. Если она рожала детей от кого-то другого, следовало вымолить у супруга согласие признать ребенка своим, этого было вполне достаточно для того, чтобы репутация не оказывалась испорченной.

Невозможно представить, насколько женщины зависели от своих часто ненавистных им мужей. Репутация жены полностью была в воле мужа, только королевские фаворитки могли позволить себе не слишком беспокоиться о своей репутации, но только до той минуты, пока они были фаворитками. Стоило Его Величеству приглядеть себе другую, как прежняя теряла репутацию раз и навсегда.

А что говорить о таких, как я, вернее, Гортензия Мазарини? Принеся супругу огромнейшее приданое и титул герцога Мазарини, я была против него совершенно бесправна. Реши герцог со мной развестись, и церковь, и двор встали бы на его сторону. Мне наплевать, но была Шарлотта. Дочь, чья мать опозорена, не имела при дворе будущего. Можно жить и без двора и королевского внимания, но Шарль никогда бы этого не позволил.

У меня не было другого выхода, кроме попытки доказать, что герцог ненормален, значит, я имею право развестись, забрав дочь и вернув свое приданое.

Я начала действовать.

При дворе самое сильное средство – слухи. Конечно, они легко рождались, но так же легко могли заглохнуть, стоило кому-то заподозрить, что слухи о муже распространяю я сама. Следовательно, нужно, чтобы это сделали другие, причем не моя сестра или кто-то из близких. И времени у меня было немного, пока удавалось разыгрывать недомогание после пережитых потрясений и по этому поводу не допускать в спальню супруга, но долго ли это продлится? Шарль уже не раз выказывал беспокойство по поводу отсутствия у нас сына. Я понимала, что сын ему нужен ради получения наследства, вернее, закрепления полученного за собой навсегда. За время моего отсутствия он уже умудрился большую часть наследства кардинала перевести на себя, если так пойдет дальше, то, даже родив ему сына, я рисковала остаться либо нищей на улице, либо его рабыней без права иметь второе платье даже для дома.