Александр Прозоров - Тайна князя Галицкого

– Тебе мало сестру мою бесчестить, во грехе с ней сожительствовать! – выкрикнул уже он. – Так ты еще и во всеуслышание о позоре сем выкрикнуть хочешь? Все наше колено в грязь затоптать!

– Князьям Шуйским супротив царя выйти не позорно, – сказал старший Шуйский. – Мы Ваньки Васильева по происхождению старше выходим. Не он, а мы стола московского достойнее [48]. О тебя же мараться мерзко и противно. Холопы должны были зарезать да голову привезти, чтобы собакам было чего погрызть. Пшел вон отсюда, смердишь!

– Коли так, князья… Уж не обессудьте, что ловчее рабов ваших оказался. Видать, на моей стороне Господь, не на вашей. – Боярин Леонтьев поклонился и отступил прежде, чем Петр Шуйский дотянулся ногой до его головы, вышел из узилища, старательно задвинул толстый тяжелый затвор.

«Да уж, о благословении на брак перед князьями заикаться бессмысленно», – понял Басарга, спускаясь вниз по толстым плашкам.

Однако выходило в итоге так, что на казнь отец и сын собрались пойти ради того, чтобы не выдать их с Мирославой секрета. Более всего, конечно же, опасаясь позора, что ляжет на их семью, на весь род Шуйских, если раскроется любовная связь княжны и худородного боярина. И из нежелания признать, что составили заговор супротив мелкого человечка, недостойного даже простого упоминания рядом с их именем.

Как там сказала Мирослава?

«Честь рода дороже жизни».

Басарга вернулся из Китай-города в Кремль, пересек его в обратном направлении и опять вошел во дворец.

– Уже вернулся? – весело удивился Иоанн. – Не понравилось тебе в погребах Разбойного приказа?

Его окружала большая компания – Басаргу проводили к царю в малую царскую залу, в которой Иоанн часто трапезничал, и сейчас у стола сидели боярин Андрей Басманов, дьяк Иван Висковатый, князь Михайло Воротынский и еще несколько бояр, имен которых подьячий не знал. У разложенных перед государем бумаг хлопотал дьяк Иван Выродков, известный стремительным строительством Свияжска и успешным командованием посошными людьми в обоих крупных походах – и на Казань, и на Полоцк [49]. Похоже на то, что царь не стал откладывать свои планы по Вологде на потом.

– Дозволь о милости просить, государь, – склонился в низком поклоне подьячий.

– Опять о милости, – хмыкнул повелитель. – Ладно, сказывай. Прежнюю просьбу исполнить не смог, может, с этой получится.

– Помилуй князей Шуйских, государь…

Бояре мгновенно затихли. Иоанн прокашлялся:

– Повтори!

– Милости у тебя прошу, государь, для отца и сына Шуйских. Оставь им головы. Верными слугами тебе станут.

– Ну-ка, поднимись, – попросил Иоанн, подходя ближе, посмотрел боярину в лицо: – Помнишь ли ты о том, что они тебя убить хотели и супротив меня измену замыслили?

– Они не изменяли тебе, государь. Они только моей смерти искали. Не люб я князю Горбатому-Шуйскому. На пиру пьяным выше него за столом сел и места опосля не уступал. За то князь от иных бояр насмешки многие терпел. Вот зло и затаил. Князь Михайло Иванович тому свидетель.

– Было дело, государь, помню, – подтвердил Воротынский. – Смеялись после того долго.

– И ныне ты, боярин Леонтьев, просишь милости Шуйским потому, что они токмо тебя убить хотели?

– Да, государь!

В повисшей звенящей тишине дьяк Выродков вдруг громко кашлянул, уронил что-то и полез под стол.

– Посмотрите на истинного христианина, бояре. – Царь подошел к подьячему и хлопнул по плечам, заставив крякнуть от боли. Руки широкоплечего правителя были крепкими на зависть. – Господь велел нам после удара по левой щеке правую подставлять. Он же попытку убийства своего за оправдание душегубу считает!

– Он желал убить меня, и ничего более, – повторил Басарга. – Я на него зла не держу. Помилуй, государь!

– Христианское смирение твое достойно восхищения, витязь! Однако же судья здесь не ты, а я, – сурово ответил Иоанн. – И я убийства верных слуг своих прощать не желаю!

– Я отслужу, государь! Помилуй… – Ну, не мог, не мог сказать Басарга, что не Шуйские в случившемся виновны, а он сам, и никто другой, и что на плаху вот-вот взойти могут отец и брат любимой им княжны. Не мог уже потому, что они отдавали себя на заклание, дабы скрыть позор. И раскрыть истинную причину схватки на Сухоне значило предать их еще раз.

– Оставьте нас! – посерьезнел Иоанн.

Собравшиеся в зале бояре поднялись и вышли из залы. Дождавшись, пока за ними закроются створки, царь сказал:

– Ты уже достаточно доказал, что достоин звания подьячего Монастырского приказа, что ты истинный христианин и что святыня избрала тебя хранителем не зря. Теперь уймись! Доверенная тебе тайна слишком велика, и я не могу рисковать. Если Шуйским стало известно о святыне, нельзя отпустить сей секрет далее! Тем более, нельзя оставить его в памяти предателя.

– Они не предавали, я ведаю о том без сомнения! Что до тайны, то даже иноземцы за нею охотятся. Коли так далеко слухи уползли, поздно опасаться.

– Схизматики не знают, они подозревают. Это совсем другое. Они сами боятся, что о сем нашем достоянии станет известно иным христианским народам.

– Прости меня за дерзость, мой государь, – не выдержал Басарга. – Служу тебе много лет верой и правдой, десять лет оберегаю по воле твоей неведомую святыню. Многие воины головы свои ради ее сохранения сложили, грех ради нее я на душу брал, людей невинных на жертву отдавал, князей Шуйских ради нее же вот-вот на плаху отведут. Схизматики о ней знают, мы же в темноте и незнании маемся. И оттого тревожно на душе моей, государь, ибо не ведаю, что творю! Не по силам мне крест сей, государь. Забери от меня эту тайну или выведи из мрака, дабы знал, что не зря душами христианскими жертвую. Скажи мне, государь: что я охраняю?

Иоанн надолго задумался, глядя на склонившегося перед ним боярина, пока, наконец, не изрек:

– Нет. Нет тебя достойнее… – Он наклонился вперед и тихонько прошептал на ухо боярину: – В твоих руках хранится убрус. Лик Господа нашего, Иисуса Христа, чудодейственно им самим сотворенный и смертным переданный. Святыня, все болезни исцеляющая и заживляющая любые раны.

– Господь великий!!! – задохнулся от такого известия боярин Леонтьев. – Нешто такое возможно?

– А разве ты собственными глазами не видел, на что способен убрус? Разве тебя самого он не возвращал к жизни со смертного порога?

– Да, – выдохнул Басарга, для которого теперь очень многое стало ясно и понятно.

– Теперь ответь мне, витязь, прав ли я, всеми силами оберегая святыню эту от попадания в недобрые руки? Сохраняя для нашей православной державы?

– Ты прав, государь! – без колебаний согласился Басарга и преклонил колено: – Прости, что усомнился в мудрости твоей. Казни!