Максим Шейко - «Попаданец» в СС. Марш на восток

– Ага, хорошие пушки. Из таких и танки бить можно.

– Можно. Дивизионная трехдюймовка. Русские любят этот калибр. Ну и нам, если что, пригодится. Снарядов к ним захватили много. Хорошо бы еще тягачами разжиться, и можно было бы эту батарею себе оставить…

– Хорошо бы. Лишняя батарея никогда не помешает.

– Точно. Вот что, раз уж тебе все равно в тыл ехать, завернешь после госпиталя в штаб дивизии – передашь там мой рапорт о бое и требование на предоставление нашему батальону четырех легких тягачей, для транспортировки трофейной техники и вооружения. По идее должны дать, а там как знать, может, и задержатся у нас эти трофеи…

Но радужным надеждам штурмбаннфюрера не суждено было сбыться, хотя причины этого были несколько неожиданными…

Обстоятельства, помешавшие разведывательному батальону «Тотенкопф» обзавестись дополнительной артиллерийской батареей, вызвали пристальный интерес не только у солдат и офицеров этого батальона, но также и у людей, весьма далеких от кипящего Уманского котла. Причем людей, зачастую весьма могущественных. Двое из них: Рейнхард Гейдрих и один из его ближайших соратников – шеф Гестапо Генрих Мюллер – встретились для обсуждения этих обстоятельств и вытекающих из них перспектив на летном поле в главном аэропорту Берлина – «Темпельхофф» – спустя всего два дня после памятного для Ганса Нойнера ночного боя.

– Прошу, экселенц. Машина ждет.

– Отлично. Едем сразу на Принц-Альбрехтштрассе – дела не ждут. По дороге введешь меня в курс дела.

– Не стоило так спешить, Рейнхард. У меня уже давно все готово – ситуация под контролем.

– Стоило! Стоило, Генрих. Смерть Эйке – это такое событие, ради которого стоит оставить на некоторое время ставку фюрера и прокатиться на самолете. Надеюсь, тебе не нужно объяснять, какие перспективы это перед нами открывает?

– Что тут объяснять? Мы ждали такого случая пять лет! Похоже, Фортуна решила забросать нас подарками.

– Ничего в этом мире не дается бесплатно, Генрих. Фортуна дает лишь шанс, да и то только тем, кто в состоянии его разглядеть. Ты верно заметил, мы готовились к этому событию с тридцать шестого года, поджидая подходящий случай. И вот этот случай настал…

– Да уж – русские оказали нам просто неоценимую услугу, хотя вряд ли они об этом подозревают.

– Бесспорно. Думаю, они уже успели сто раз об этой услуге пожалеть и в дальнейшем пожалеют об этом еще не раз.

– В дальнейшем – возможно, а сейчас-то им чего переживать? Они ведь еще не знают, к чему это может привести… Или?

– А что тебе вообще известно об обстоятельствах гибели нашего дражайшего Теодора Эйке?

– Почти ничего. Только то, что он погиб в бою под Уманью два дня назад и теперь все концентрационные лагеря обмотаны черными лентами в знак траура. Сам понимаешь – такие подробности приходят не сразу.

– Хм. Погиб в бою – хорошо сказано. Он ехал на машине практически без охраны в свои передовые подразделения. Хоть он и маньяк, и практически официально признанный психопат, но в храбрости ему не откажешь. Постоянной линии фронта там нет – наши части ведут наступление, русские пытаются прорваться из окружения… В общем, он въехал в какое-то селение, в котором оказались русские. В завязавшейся перестрелке его убили, а кое-кто из сопровождавших сумел ускользнуть и добраться до других частей его дивизии. Вот тут-то все и началось! Каким бы психом ни был Эйке, но в дивизии его любили – это факт, так что, когда узнали о его смерти, «мертвоголовые» просто озверели. Их еще во Франции прозвали «солдатами разрушения» за исключительную жестокость и упорство в бою, так что можешь себе представить, что они учинили после таких новостей.

– Могу и представить, но ты, видимо, в курсе всех подробностей – просветишь?

– Конечно. Гейнц Ламмердинг – любимчик Эйке и начальник штаба дивизии – принял командование на себя и первым делом отдал приказ три дня не брать пленных. То село, где погиб Тео, взяли штурмом в тот же день и буквально сровняли с землей. Перебили там всех – и жителей, и солдат. Вообще все живое уничтожили! Русские на свою голову попытались прорваться из котла как раз на участке дивизии… В общем бойню там устроили капитальную. Сколько там положили – никто не считал, но факт остается фактом – ни одного пленного дивизия так и не взяла, хотя другие на соседних участках их тысячами собирают.

– А la guerre comme а la guerre [39]. Не думал, что Эйке сможет добиться такой преданности от подчиненных. Маньяков редко удостаивают подобной чести.

– Честно говоря, когда он возглавил дивизию, вместо того чтобы управлять лагерями, я считал, что это ненадолго – максимум до конца французской кампании. Но все указывает на то, что Эйке не на шутку сроднился со своим соединением. Впрочем, теперь это уже не важно. Тео мертв, а у нас еще полно дел. Итак, что мы имеем?

– Мы имеем вакантную должность инспектора концентрационных лагерей.

– Нет, пока что эту вакансию имеем не мы, а Гиммлер. Инспекторат концлагерей подчиняется СС. И возглавляет его с октября 1939 года и по настоящий момент Рихард Глюкс, который к структуре РСХА никакого отношения не имеет.

– Формально ты прав. А фактически – нет. Инспектором концлагерей все это время был Эйке, Глюкс лишь его заместитель, который временно исполнял его обязанности, пока Эйке командовал дивизией на фронте. Такое положение вещей – идиотизм с точки зрения здравого смысла, но только таким образом Гиммлеру удавалось держать лагеря под своим контролем, ведь формально их по-прежнему возглавлял фанатик Эйке – убийца Рема, любимец фюрера. Теперь, когда Тео наконец-то сдох, мы без проблем подомнем лагеря под себя.

– К чему ты мне это рассказываешь, Генрих? Я все это знаю не хуже тебя. Все это выглядит легко лишь в теории. Дьявол – в деталях!

– Вот о них и поговорим. Глюкс не справляется со своей работой – в лагерях бардак, коррупция и взяточничество. Мои «Политические отделы концлагерей» провели совместно с юристами из других управлений РСХА ряд расследований во всех крупных лагерях. Везде обнаружены случаи хищений, взяточничества и финансовых махинаций. Штурмбаннфюрер Конрад Морган из отдела финансовых преступлений при РСХА с помощью моих «Политотделов» [40]распутал масштабные махинации в Майданеке и Бухенвальде – дело пахнет смертной казнью для комендантов этих лагерей и еще кое-кого. Дела хоть сейчас можно отправлять в суды СС, доказательства железные – никто не подкопается.

– Интересно. А что Глюкс?

– А у него перманентная депрессия, которую он топит в шнапсе. Называя вещи своими именами, Рихард Глюкс в настоящий момент является натуральным алкоголиком. И доказательств этого у нас предостаточно.