Анатолий Дроздов - Интендант третьего ранга

— Они без того говорят! Чародейством мужа добыла… Конопатая, тощая, а какого мужика оторвала! Зачаровала…

— Не слушай дураков! — упрекнул он. — Что они понимают? Ты самая красивая! Я насмотреться на тебя не могу! На твои милые конопушки, маленькие ножки, ручки, пальчики…

— В твоем времени нет таких девушек?

Крайнев хватил ртом воздух.

— Ты знаешь?..

— Давно! — беззаботно ответила Настя. — Папа сразу заметил: говоришь не так, держишь себя не как мы, по-другому относишься к людям и вещам. Мы очень удивились, когда ты принес дорогие отрезы и попросил взамен домотканую одежду. Позже папа показал мне твою. Эти застежки…

— Молнии…

— Я только раз видела. В школу приезжал летчик, у него была кожаная куртка на молнии. Все рассматривали, щупали… Та молния была металлической, а твои сделаны из неведомого материала. Папа вытащил нитку из твоего костюма и поджег. Она стала закручиваться шариком и вонять…

«Чертовы китайцы! — мысленно выругался Крайнев. — На этикетке — хлопок…»

— Потом твоя одежда внезапно исчезала. Ты тоже исчезал. Растворялся, но через мгновение являлся обратно с узлом в руках. Там были лекарства и много других нужных вещей. Нам сказал, что купил в Городе, хотя никуда не ездил…

— Подглядывала? — укоризненно спросил Крайнев.

Настя захихикала.

— Не стыдно?

Она закрутила головой.

— Взять бы вожжи!

— Не возьмешь!

— Почему?

— Потому что добрый.

— Злой! — делано рассердился Крайнев, отстраняясь.

— Добрый! Добрый! — запротестовала Настя, вновь устраиваясь на его груди. — Ты как папа: грозит вожжами, а ни разу не ударил. Я тебя полюбила, как только увидела.

— Так не бывает!

— Бывает! — не согласилась Настя. — Мы с подружками решили гадать на суженых, я спросила у мамы как лучше. Она ответила: «Зачем гадать? Суженого сразу узнаешь!» — «Как?» — спрашиваю. «Просто! Видела, как цыпленок бежит к наседке и прячется под крыло? Ему становится тепло и спокойно, глазки закрывает. Почувствуешь от парня такое тепло, захочешь прислониться и глазки закрыть, значит, суженый!» Мне захотелось.

— Ты не очень-то походила на цыпленка! — сказал Крайнев, трогая ее голову. — Скорее на ежика. Маленького и колючего.

— На тебя очень сердилась! — сказала Настя. — В любви не признавался!

— Чтоб признаться, надо полюбить.

— Так любил же!

— Я?

— Конечно! Я спросила тогда у мамы: «Как узнать, что он любит?» — «Наседка, когда защищает цыпленка, бросается даже на коршуна, — ответила. — Не думает, что может погибнуть. Если он за тебя хоть на смерть — значит, любит!» Ты двух немцев убил, меня защищая. С пьяницей рассчитался, что меня ударил!

— Хм!.. — сказал Крайнев.

— Я чувствовала, что тебе не безразлична. Помнишь, проведать тебя пришла, раненого, и с Соней застала? Ты побежал за мной, стал утешать, а когда я сказала: «Утоплюсь!», испугался.

— Это получилось! — подтвердил Крайнев. — Испугала…

— К нам вернулся, ухаживать начал. Воду носил, работу за меня делал. Спать меня укладывал, когда возле тебя засыпала. Жалел. Когда любят, жалеют…

— Чем дольше я тебя слушаю, — сказал Крайнев, — тем больше о себе узнаю. Особенно впечатлило сравнение с наседкой.

— Вредный! — Настя стукнула его кулачком в грудь.

— Начинается! — вздохнул Крайнев. — Только женился!

— А ты не смейся! Я правду говорю! Влюбился — и все!

— Зачем же тогда чабрецом? — спросил Крайнев. — И лапку лягушачью…

— Дождаться не могла, — вздохнула Настя. — Думала: исчезнет — не поцелуемся даже!

— Не исчезну! — заверил Крайнев. — Меня там некому бить.

— Прицепился! — рассердилась Настя. — Можно подумать, у вас мужья жен не бьют!

— Случается! — согласился Крайнев. — Бывает, муж — жену, бывает — наоборот. Мы уже определились.

— Не буду больше! — сказала Настя.

— Бей хоть каждый день! — сказал Крайнев. — Заберу к себе — хоть ногами.

— Если б мог, забрал бы Соню, — хмыкнула Настя. — Разве не так?

Крайнев понурился.

— Потому она тебя выгнала! — злорадно сказала Настя. — Хотела, чтоб с ней всю жизнь. Разве можно загадывать в войну? Не любила она… Я не в обиде. Не выгнала б, сам не пришел. Мог исчезнуть, не сказав, как меня любишь… — Она всхлипнула.

— Настя! — сказал Крайнев. — Я тебе обещаю… Жизнью клянусь… Даже если придется остаться здесь… С Соней не получилось, но я что-нибудь придумаю.

— Хоть бы глазком взглянуть, как там в будущем! — сказала Настя. — У вас нет войны?

— Нет.

— А голода?

— Нет.

— Коммунизм?

— Нет.

— Но людям хорошо?

— По-разному. Есть богатые, есть бедные…

— Главное, что не война, — согласилась она. — Ты в каком городе живешь?

— В Москве.

— Правда? — изумилась она. — Я дальше Города нигде не была. Вот бы посмотреть!

— Посмотришь! — сказал он со страшной решительностью. — И не только столицу. Мы полетим к морю. Хочешь — в Испанию, хочешь — в Грецию, можно в Турцию или Таиланд…

— Нам разрешат?

— У нас не спрашивают разрешения. Садятся в самолет и летят.

Она захлопала в ладоши.

— Я никогда не видела моря. И папа не видел. Даже не представляю, какое оно!

— Большое, теплое и ласковое. Мы ляжем на берегу, волны станут подкрадываться и щекотать нам пятки. Они игривые…

Она засмеялась. Крайнев взял ее ладошки, стал целовать — пальчик за пальчиком.

— Никому не рассказываю, что ты мне руки целуешь! — сказала Настя. — Чтоб не завидовали.

— Я больше не буду! — сказал Крайнев.

— Что ты! — испугалась Настя. — Целуй! Мне приятно.

— Целовать будем другие места!

— Какие? — шепотом спросила Настя.

— Такие! — сурово ответил Крайнев.

Настя покраснела и стала расстегивать пуговицы на платье.

— Одного не могу себе простить, — вздохнула, — как я сразу не догадалась с чабрецом?..

Они постоянно были вместе. Крайнев забросил домашнюю работу, Насте поневоле приходилось заниматься. В такие минуты Крайнев или помогал, или сидел, наблюдая за ней. Она чувствовала его взгляд, оборачивалась и улыбалась… Волна нежности накатывала на Крайнева, такая сильная, что проступали слезы. Закончив работу, Настя присаживалась рядом или забиралась ему на колени; они могли сидеть так часами, ни о чем не говоря. И без того было хорошо. Семен, видя все это, перебрался жить в баню, а в дом заглядывал лишь поесть или позвать зятя пособить в каком-либо деле. Днем молодожены не ложились в постель. Настя стеснялась — вдруг кто-то зайдет, а он не хотел ее огорчать. Все равно темнело рано, и ночи стояли зимние, длинные. Они ждали их с затаенной радостью, вместе бежали запирать дверь. После чего Крайнев брал ее на руки, нес за ширму, она в это время расстегивала пуговицы на платье и распускала косы. Он опасался вызвать у нее стыд, ласкал бережно. Она отдавалась ему с радостью, а после нежно целовала, отчего у Крайнева наворачивались слезы. Они засыпали, обнявшись, и просыпались вместе; стоило одному встать, как другой тут же подхватывался. В баню они ходили вдвоем. Настя расплетала косы; волосы, густые, тяжелые, падали, закрывая ее до пояса. Она обожала, чтоб он ее мыл, жмурилась от удовольствия и, в свою очередь, старательно терла ему спину мочалом. В предбаннике он с головой укутывал ее в тулуп и на руках нес в дом, чтоб, не дай бог, не простудилась. Она сидела внутри тихо, как мышка. В доме Настя сразу располагалась перед открытым зевом печи, сушила волосы, медленно расчесывая их гребнем, а он наблюдал за ее движениями, тая от счастья. Еще они искали друг у друга в головах. Насекомых по деревням хватало, принести в дом вшей было проще простого. «Как обезьянки!» — шутил Крайнев, но, стесняясь даже себе признаться, очень любил, когда Настя перебирала его волосы тонкими пальчиками. В свою очередь, он поддевал гребнем прядь любимых каштановых волос, перебрасывал на сторону, тщательно исследуя образовавшийся пробор. Дурачась, он часто притворялся, что ловит насекомое, топотал подушечками пальцев по пробору, она фыркала и смеялась…