Олег Языков - Крылья Тура

Когда мы долетели до нашего аэродрома и под прикрытием Демыча сели на родную землю, я, не дождавшись, пока остановится винт, вытащил летчицу из кабины, стащил с нее шлем и расцеловал в обе щеки! Потом – в губы… потом – снова в щеки… потом Катя дала мне по морде! Но сама при этом смеялась! Значит – понравилось! Мне тоже…

Тут набежал народ и начал меня качать. Я кричал, что, мол, подождите Демыча – впустую. Я кричал – вон Катю качайте! Она меня спасла! Народ кинулся за Катей, и несколько раз мы парили в воздухе вместе. Потом подоспел командир полка, сел Демыч, и я доложил о выполнении задания.

– Есть у вас уверенность, что бронепоезд поврежден?

– Там все в огне было, товарищ майор! Все полыхало! Да еще я и ракеты пульнул, и ажешки высыпал. Горело знатно. Я видел, как старший лейтенант Демченко атаковал бронетранспортер. От его очереди эта железяка так полыхала! Так что и бронепоезду деваться некуда – сгорит! Вот рассветет, и можно туда еще раз смотаться, проверить.

– А вы что видели, товарищ старший лейтенант? – майор Россохватский повернулся к Кате.

– Я не знаю, чем летчики стреляли по бронепоезду, но он горел, как деревянный, товарищ майор!

– Эк, как вы бодро доложили! Большое тебе спасибо, дочка, что ты Виктора мне привезла! Дай-ка я тебя по-стариковски… – Комполка трижды расцеловал зардевшуюся Катю в щечки.

– Да что у вас за полк такой, товарищ майор! Все только и делают, что целуются! – задыхаясь от смеха, проговорила старший лейтенант Лебедева. – Не летчики, а голубки какие-то! Все воркуют и целуются, целуются и воркуют!

– Ты это, дочка, мне брось! Я тебе дам голубки! Эти голубки вон какого червяка бронированного заклевали! А ты одного еще и спасла – для нас двойная радость! Ну, пошли в столовую! Чай будем пить!

Откуда столовские уже все знали – в голову не приходит. Но знали. И к нашему приходу столик уже был накрыт. И конфеты, и баранки, и варенье!

Душевно попив чайку, мы проводили старшего лейтенанта Лебедеву к ее самолету. На взлетке уже молотили винтами два истребителя сопровождения дорогой гостьи.

– Еще раз спасибо тебе, Катя! Я подал в дивизию представление на награждение тебя за геройский, прямо скажем, поступок. Спасибо тебе, родная! Прилетай к нам, как к себе домой! Прощай!

Стрекоталка Кати под охраной двух «яков» исчезла вдали, а я все смотрел ей вслед.

– Что, Виктор, присушила тебя дивчина? – толкнув меня в бок, поинтересовался Демыч. – Красивая и боевая. Достойная подруга будет!

– Что?

– Э-э-э, брат! Да ты меня и не слушаешь! Ну, пошли, пошли… Командир приказал в штаб идти. Опять отчет писать будем и схемы атаки на бронепоезд чертить…

Как мы и договорились с Демычем, основной упор в бумагах мы делали на применение ампул «АЖ» и вероятную детонацию боеприпасов, которые, скорее всего, грузили в бронепоезд немцы, когда мы провели атаку. Ничем другим такого результата объяснить мы не могли. Не могли же мы на полном серьезе заявить о применении «божественного огня». И так нарисовались – как в валенках на пляже.

Я уж и не знаю, как это получилось, но особого разбирательства и не было. Фотоконтроль дал четкую и ясную картинку – бронепоезд пылал. А больше ничего и не надо. К счастью, немцы этот бронепоезд куда-то утащили, и вопрос об исследовании его останков как-то весь иссяк… Мне же лучше.

Демыча, Катю и меня наградили орденами. Меня – аж орденом Ленина! Катю и Демыча – «боевиками». Достойно, весьма достойно! За пару очередей-то. Ну – и за пять минут моих страхов на земле. А вот Катерина – она и правда герой. Свой орден Ленина я бы ей отдал. Но это невозможно. Как там, в «Гусарской балладе», говорит Кутузов: «…а крестом-то не швыряйся! Чай, не шпильки!» Как-то так, в общем.

А потом меня в очередной раз ранило. Просто зла не хватает. Даже и не ранило, а так… Глаз левый я сильно разбил при посадке. Какой-то «месс» залепил мне в бою очередь по левому крылу, ну и повредил шасси. Оно и не вышло при посадке. Я не обратил внимания, что зеленая лампочка не загорелась. На полосе тоже лажанулись, прохлопали ушами. Да еще у нас был такой своеобразный шик – подойти к полосе на скорости, с «прижимчиком», и шасси выпускать только в самый последний момент. Вот я и выпустил…

Левая стойка шасси не вышла, истребитель катился на одной ноге, пока скорость не упала, а затем – по законам физики, цапнул землю консолью левого крыла и крутанулся. Меня и мотнуло по кабине вправо-влево, как ваньку-встаньку. В результате – «ушибленная рана левого глаза». Хорошо что глаз цел. Но видеть я им еще долго не смогу – он весь заплыл и стеснительно скрылся в огромной опухоли. Само собой – боевые вылеты мне запретили, на глаза Кате с такой мордой я показываться не хотел и, злой и недовольный, целыми днями нарезал виражи вокруг стоянки своей эскадрильи. Чем доводил бедных летчиков почти до нервного срыва. В общем, когда мне сказали сочно собираться и вылетать в Москву, в распоряжение отдела боевой подготовки штаба ВВС Красной армии, все, в том числе и я, вздохнули с облегчением.

По команде Россохватского интенданты из БАО подогнали мне новенькую полушерстяную форму и новые же хромовые сапоги. Я оттащил галифе на переделку (не могу я ходить в этаких парусах), надраил пуговицы и сапоги, перенес на гимнастерку ордена и, собрав немудрящий багаж – зубная щетка, бритва и одеколон, – загрузился в идущий в Москву «Дуглас».

Здравствуй, моя столица! Честно говоря, я Москву не очень люблю. Я житель сравнительно небольшого города. И мне очень нравится, что через одного мы все друг друга знаем, все связаны-перевязаны дружескими и родственными связями и отношениями, с кем-то ты учился, с кем-то рыбачил, с кем-то бухал… И так далее. Вот. Ну а Москва… Кому-то она и мать родна, но не мне, не мне… Тем более – суровая и сдержанная военная Москва. Да и все мои московские друзья остались там, в XXI веке. А сейчас из знакомых у меня в Москве только Иосиф Виссарионыч да Лаврентий Палыч. И те – только по альтернативной истории, заполонившей в последнее время книжный рынок. Зато уж (судя по этой же АИ макулатуре) – роднее их и нет никого!

В общем, добрался я до нужного мне отдела в штабе ВВС, представился. Молодой полковник долго разглядывал мой иконостас и особенно внимательно повязку на голове.

– Что у вас с головой, капитан?

– Пустяки, товарищ полковник. Маленькая неприятность с глазом в результате аварийной посадки. Скоро пройдет.

– Ну, хорошо. А скажите-ка, товарищ Туровцев, вы писали письмо товарищу Яковлеву?

Вот оно что! Да, было такое. Думал я, думал, да и написал письмо авиаконструктору Яковлеву. Я был очень аккуратен в подборе слов и общих выражений, однако кое-что полезное смог, я надеюсь, в письме указать. Правда – я старался все свои предложения подавать как наболевшие вопросы из боевого опыта отдельно взятого летчика. Насколько моя маскировка удалась – сейчас я и узнаю.