Сергей Лапшин - Победить смертью храбрых. Мы не рабы!

Почувствовав какое-то неудобство, я опустил взгляд вниз. Разумеется, ничего в темноте не разглядел, однако понять, в чем дело, труда не составило. Я до такой степени сжал пальцы в кулак, что рука, не выдержав напряжения, мелко и дробно тряслась. Что творилось со мной? Я пришел в ярость из-за того, что Ловкач не поверил в победу Советов в войне и осмеял меня?

Я закрыл лицо ладонями, чувствуя запах пыли с нотами застарелого пота, идущий от перчаток. Мне бы так хотелось спрятаться от всего мира, от того, что он делает со мной, выворачивая наружу все мои убеждения и гротескно искривляя их.

Смешно. По-детски нелепо. Ни закрытые глаза, ни темнота не смогли меня спрятать, не могли стать завесой между мной и тем, что я сейчас едва не совершил.

В пяти метрах от меня сидел человек, которого я чуть не убил за то, что он посмел не поверить в победу Советов. Давно ли я сам рассуждал о преступном режиме, ошибке сорок первого и безжалостно бил выступавших под красным флагом? Очень давно. Целых пару месяцев назад. Когда я был убежденным фашистом и думал, что никогда и никто не сумеет совратить меня с моего пути.

– Да ты просто сумасшедший. Правильно про тебя говорят – псих! Надо же… Из будущего он… Нет будущего, понял?! – неожиданно заорал Ловкач. – Ни у тебя, ни у меня, ни у кого вообще! У нас у всех НЕТ БУДУЩЕГО!!!

Он произносил еще что-то. Кричал, ругался, выплескивал из себя все, что мне просто необходимо было выслушать и запомнить. Это был тот самый момент, которого я ждал, на который выводил Ловкача. Потеряв контроль над собой, он развертывал передо мной свою жизнь, словно книгу.

Но я не мог и не хотел его слышать. Ни одно его слово не находило во мне отклика, я все пропускал мимо ушей. По-прежнему сидя на камнях и спрятав лицо в ладони, силился понять, что же происходит со мной и во что мне теперь верить.

Нас вытащили на следующее утро. Наскоро обматерили, отстранили от работы и с попутным грузовиком отправили в барак под арест, приказав дать полные объяснения старосте. Дождавшись попутки, мы под бдительным надзором двоих охранников залезли в грузовик и буквально через полчаса были в лагере.

В пути мы с Ловкачом не разговаривали. Хватит. Наговорились в шахте вдоволь.

Странные это были разговоры. Ловкач то срывался на крик, то изъяснялся вполне нормально. Нес какую-то ересь, явно выплескивая свое недовольство нынешней жизнью, а через несколько минут довольно внятно и даже интересно рассказывал о том, что меня в действительности затрагивало.

Мою версию о том, что он офицер, Ловкач напрямую не подтвердил. Впрочем, скорее всего я был прав. В минуты сильного душевного волнения в его речи проскальзывали специфические слова и выражения, свойственные военному человеку.

Ловкач с удовольствием делился со мной взглядами на нынешнее государственное устройство, внятно и подробно рассказал, по какой причине оказался в лагере. Прозаично все. Будучи убежденным вором, Ловкач орудовал в шайке, промышлявшей грабежами небольших поселений. Некоторое время дела шли неплохо. Постоянно кочуя и не слишком зарываясь, его группа добывала пропитание и более-менее прилично существовала. Ключом к безбедному и относительно беспроблемному житью стало то, что ни Ловкач, ни кто-либо из его людей никого не убивали и вообще старались насилия избегать. В этом, честно говоря, я сомневался. Не думаю, что крестьянин запросто отдаст проходимцам свое, заработанное им в поте лица. Впрочем, бог с ним.

Пока Ловкач промышлял по территориям, принадлежащим не слишком крупным и не очень богатым землевладельцам, все ему сходило с рук. Но стоило сунуться во владения Штайнера, хозяина металлургического комбината, нескольких шахт и ГОКов, как его вольнице сразу пришел конец. Их группу быстро выследили и без особых проблем взяли. Двоих подельников Ловкача застрелили на месте, а его, ввиду не очень больших прегрешений, определили в лагерь.

Рассказу Ловкача я не поверил ни на йоту. Возможно, это была действительно правда или хотя бы правда в значительной степени. Но я не верил, скажем так, принципиально. Ловкач путался в некоторых моментах, рассказывая их каждый раз отлично от предыдущего. Отказывался отвечать на уточняющие вопросы, мгновенно входя в психоз. Немудрено было понять, что это своего рода защитная реакция, попытка заставить собеседника снять неудобный вопрос и более к нему не возвращаться. В общем, что-то Ловкач скрывал, оправдывая свое прозвище, и я очень быстро утерял интерес к тому, каким же он образом в действительности оказался в лагере. Услышать правду мне в любом случае было не суждено.

Вместе с тем, следует отдать должное, Ловкач рассказал немало интересного. В частности, чрезвычайно важной была информация о том, где мы в данный момент находимся, в чьих конкретно руках. Многие поступки и решения немцев нашли свое объяснение. Металлургический комбинат и все обеспечивающие его структуры являлись прежде всего организациями, ориентированными на извлечение прибыли. Именно поэтому мне и поступило предложение вступить в местные правоохранные органы. Элементарный рационализм – использовать человека там, где он может принести наибольшую пользу. Однако мой отказ тоже не стал ни для кого трагедией: просто отправили на другую, менее квалифицированную работу, где, однако, я опять же мог принести пользу. Деньги. Одни лишь деньги ставились во главу угла.

Осмеянный патриотизм. Ловкач не был русским, как и его подельники. Себя он называл вором и ворами величал своих товарищей. С уважением, скрепя сердце, относился к тем двум ухарям, что послали нас на дело. Потому что они были в авторитете. Цвет кожи и национальность ничего не значили для моего напарника. Он даже рассмеялся, когда я заикнулся об этом и предположил возможность объединения русских для свержения оккупации. Впрочем, очень скоро я отучил его насмехаться надо мной и моими мыслями. Мы несколько раз схватывались в полной темноте, и ни одно из столкновений не закончилось в его пользу.

Ловкач тем не менее так и не сказал мне, для чего нужна взрывчатка. Впрочем, я и не упорствовал в этом вопросе. Что бы ни придумали зэки, мне в любом случае было с ними не по пути. Гораздо больше меня волновало то, что задание мы, по сути, провалили. Соответственно, и лазарета было не видать как своих ушей. Ловкач это недвусмысленно подтвердил: нет результата – нет и ответной услуги.

Печально? Еще как! Впрочем, грустить я точно не собирался. Я умел злиться, просчитывать варианты, бороться, но не умел смиряться с поражением.

Может быть, этот мир в чем-то меня и изменил. Но точно не научил сдаваться.

В период моей воинской службы на благо РФ в казарме расположения не было душевых. Хоть мы и считались образцовой частью, своеобразным вымпелом, однако, как и вся остальная мотопехота, должны были раз в неделю ходить в баню на помывку. Все остальное время гигиенические процедуры ограничивались омовениями в раковине умывальника.