Гэвин Магнус - Семена Зла

Похоже, что огонь повредил голосовые связки, и из-за этого тварь стала ориентироваться в пространстве заметно хуже. Однако на резвости её движений это почти не сказалось — лишённая голоса, обожжённая, и с занозой в хвосте, она совсем не спешила умирать. Поэтому, сжимая зубы, я вновь и вновь вливал смерть в созданные мной незримые нити, что опутывали чудовище. И похоже, тварь это заметила.

Способна была она на подобную чувствительность изначально, или смогла понять это только сейчас? Даже без глаз и ушей не так сложно интуитивно определить, что тебя покидает жизнь, как и несложно понять, откуда приходит подобная угроза. Я знал это на собственном опыте. Прекратив свои метания, она вновь медленно, но верно направилась ко мне, безошибочно определив главный источник угрозы. А у меня уже начало сбоить зрение от усилий, которые я вкладывал, чтобы даже не убить — замедлить многотонную зверюгу. Рядом со мной в землю вонзилось ещё одно копьё. Со стен в спину твари ударили зажигательные снаряды и новый град стрел и болтов — из города подошли свежие защитники, не затронутые ужасным воплем. А тварь шла и шла, но замедлялась с каждым шагом…

Я страстно желал ей смерти. Так сильно, как никогда не желал ни одному человеку. Я не мог умереть здесь, на первых шагах моего могущества. Просто не мог! И повинуясь моей воле, запитанные до предела нити смерти превратились в настоящие канаты, оплетая короткие ноги и туловище морского чудовища. А затем произошло нечто странное.

В голове словно взорвалась сверхновая, и я упал на колено, потеряв ориентацию в пространстве. Выбитый из колеи, я немедленно утратил контроль над нитями. Однако паутина смерти, которой я пытался окутать тварь чтобы замедлить её, отрезанная от меня, отнюдь не рассеялась!

Словно хищный паразит, вгрызающийся в свою жертву, она присосаласьк чудовищу и принялась разъедать его жизнь, разрастаясь благодаря этому пиршеству. И тварь споткнулась. С лёгким изумлением и сильным ликованием я понял, что многотонная, размером больше кита туша стремительно умирает, пожираемая моим творением! Поднявшись, вынув из земли и поудобнее перехватив копьё, я решительно направился к ней. Тварь уже едва-едва семенила ногами, когда я подошёл. Она вяло попыталась клацнуть жвалами, однако от этого увернулся бы и ребёнок. Я легко обошёл её сбоку, и она попыталась достать меня хвостом, но это уже напоминало не удар, а ленивое дёрганье. Цепляясь за боковые плавники, я залез её на спину, и сосредоточился на том, чтобы найти самый большой оставшийся сгусток жизни в организме. Он оказался в центре спины.

Балансируя, я дошёл до нужного места. Морская бестия уже даже не сопротивлялась — лишь медленно ползла в сторону моря, стремясь уйти. Со стен прекратили обстрел, чтобы не задеть меня. Примерившись, я ударил в нужное место. А потом ещё раз, ещё раз, и ещё…

Острое копьё в результате многократных ударов в одну точку погнуло чешую и позволило пройти дальше. Брызнула тёмно-синяя кровь. С меня уже градом катился пот от напряжения, но я всё же вонзил копьё глубоко в тварь. А потом надавил, проталкивая дальше, дальше и дальше. до тех пор, пока оно не ушло на почти всю длину. А потом забил его окончательно ногами, как гвоздь. И только тогда, не добравшись всего полсотни метров до берега, бестия упала, чтобы больше никогда не подняться вновь.

Лёжа на её теле и пытаясь отдышаться, я внезапно вспомнил одну вещь об искусстве смерти, которую узнал ещё в самом начале своего обучения. Каждый убитый на поле боя — враги или союзник, делает мастера смерти сильнее. Смерть питает адепта этого искусства, придавая ему новых и новых сил, которые он может бросить в бой. Но что будет, если враг, убитый тобой слишком силён? Человеческие силы не безграничны, и запасу смерти, который может накопить живой адепт ограничены, и снять это лимит можно, лишь окончательно превратившись в немертвого. Однако мгновением раньше, чем я успел предпринять что-то, чтобы избежать этой проблемы, морская фурия окончательно издохла, и на организм, приученный втягивать каждую крупицу смерти в себя, обрушился целый океан эха исчезающей жизни столь могучего и крупного создания. Всеми силами я пытался как-то контролировать этот процесс, сжать смерть в себе в плотную точку, или хотя бы сбросить излишки в пространство, понимая, что подобное количество может просто превратить всё моё тело в прах...Тщетно. И в момент, когда мне уже показалось, что гремящее эхо исчезающей жизни вот-вот разорвёт меня изнутри, наступила темнота.

Старый рыцарь затушил свечу, заполнив последнюю бумагу. На сегодня — последнюю. Пожалуй, если бы ему пришлось сложить в стопку все документы, которые ему пришлось заполнить и составить за последние три недели, получилась бы настоящая книга. И если бы это были единственные проблемы, которые ему создавал ученик…

Подойдя к окну выделенной ему башни, пожилой странник вздохнул, широко вдохнув грудью вечерний морской воздух, и на минуту позволив выражению обречённой усталости проявится на лице. Через час начинался вечерний бал, на котором ему, как одному из героев обороны Дереи, обязательно надо было присутствовать. И что хуже того — блистать, улыбаться, излучать силу, как подобает гордому члену ордена рыцарей-странников. Чуть улыбнувшись, он вспомнил свои первые годы: тогда подобное казалось ему высочайшей привилегией, а не обременяющей ношей. Конечно, никто не осудил его, если бы он просто не пришёл. Или спокойно просидел в углу приёма весь вечер, общаясь и перемывая косточки молодёжи с такой же парой старых ветеранов, потягивая свой любимый ягодный отвар и закусывая морскими деликатесами. Но сделать так означало пусть немного, но поколебать тот светлый облик собственного ордена, в который верили простые люди. Этого он допустить никак не мог. Лишь иногда мелькала страшная, ужасающая мысль — правдив ли этот облик, раз у него возникают подобные мысли? Но если его сил достанет быть именно таким рыцарем, каким видят странников люди до конца его дней, значит, это правда. А если нет… Что же, лучше было бы закончить жизнь до тех пор, пока это не перестало быть правдой.

Вновь одевшись в свои доспехи, сэр Кадоган придирчиво осмотрел себя в зеркале. Доспехи были отлично начищены и даже по парадному раскрашены. В отличие от любых других аристократов или рыцарей, при выдаче доспехов странникам в ордене предписывали носить их практически постоянно, снимая лишь по необходимости — для омовения, любви или чистки… Он знал, что некоторые члены ордена снимали их во время сна, однако сам этого не делал — долгие годы путешествий сформировали въевшуюся привычку, и, засыпая без привычной брони, странник чувствовал себя уязвимым.