Александр Харников - Воины Диксиленда. Затишье перед бурей

Быстроходный югоросский катер причалил к деревянному пирсу и я, вежливо попрощавшись с командой, сошел на берег. На мне был элегантный костюм, сидевший как вторая кожа. Только в Лондоне, на Сэвил Роу, умеют шить такие костюмы. Мои некогда черные волосы и окладистая борода практически полностью поседели, но лицо было все еще молодым, почти без морщин.

Оглядевшись, я увидел небольшое здание, над которым реял флаг Конфедерации. Глаза мои заблестели, а по щеке скатилась слеза. Через много лет я снова вижу этот флаг, развевающийся на флагштоке.

Минуту спустя я был окончательно сражен: от здания навстречу мне, размахивая тростью, шел сам президент Дэвис! Его сопровождали четверо молодых людей неброской наружности.

– Джуда, мой друг, добро пожаловать в Гуантанамо! – сказал президент, пожимая мне руку. Сопровождавшие его молодые люди приняли у матросов мой багаж и замерли в ожидании.

– Спасибо, мистер президент, – ответил я, сжимая его еще крепкую руку, словно боясь, что все увиденное окажется сном, и я сейчас проснусь, – очень рад, что я сегодня оказался здесь, среди своих друзей.

– Пойдем, я тебе покажу твое новое жилище, – сказал президент Девис, подводя меня к высокому и плотному армейскому офицеру к югоросской военной форме.

– Бен, познакомься – это майор армии Югороссии Сергей Рагуленко, наш главный военный советник. Майор, позвольте вам представить Джуду Бенджамина, государственного секретаря Конфедеративных Штатов Америки, – представил он нас друг другу.

Утирая непрошеную слезу, я негромко сказал:

– Мистер президент, можно, я еще немного постою здесь? Ведь я так давно не видел нашего славного флага…

Я стоял, смотрел на развевающееся в воздухе алое полотнище с косым синим Андреевским крестом, украшенным белыми звездами, и вспоминал всю свою минувшую жизнь…

Я, Джуда Филипп Бенджамин, родился в еврейской семье в Сен-Круа на Виргинских островах. Но едва мне исполнилось два года, наша семья переехала в город Фэйетвилль в штате Северная Каролина.

Мой отец, Филипп Бенджамин, попробовал себя в качестве бизнесмена, но быстро прогорел, и мы снова переехали, на этот раз в город Чарльстон, что в Южной Каролине. Вторая попытка начать бизнес кончилась тем, что все семейные сбережения были словно унесены ветром, и нашей семье пришлось перебираться в лачугу около порта. Тогда отец сказал мне: «Если не везет в карты, сынок, то повезет в любви. А бизнес, малыш – это те же карты».

Отец весь остаток жизни торговал фруктами с лотка около порта. Жили мы впроголодь, но деньги на обучение нас, детей, для моего отца были на первом месте.

Сначала я учился в разных хороших школах, а потом отец послал меня в Йельский университет, расположенный в северном штате Коннектикут, в городе Нью-Хейвен. Во время учебы я подрабатывал как мог, но, севши однажды играть в покер, быстро почувствовал логику этой карточной забавы, и начал зарабатывать игрой очень неплохие деньги. Вскоре из выигрышей я уже полностью оплачивал свое обучение, да еще и делился с родителями. Потом, на втором курсе, я начал писать рефераты за своих не столь одаренных товарищей, и денег, которые теперь зарабатывал, хватало и на образование младших братьев.

А вот с женщинами мне не везло. Ни одна из молодых евреек, с которыми меня знакомили в Нью-Хейвене и в Чарльстоне, мне не понравилась. Впрочем, как и я им.

Эти юные стервы в первую очередь оценивали толщину кошелька потенциального жениха, и только потом смотрели на прочие его достоинства. А это – та же проституция, небрежно прикрытая фиговым листочком брака. Я не аскет и не моралист, но одно дело провести с девкой за деньги одну ночь, и совсем другое – всю жизнь. И я все время вспоминал слова отца.

Летом, после первого курса, я случайно попал на митинг в центре Чарльстона. Речь держал сам Джон Калхун, сенатор от Южной Каролины и самый яркий южный политик. Он не уподоблялся проповеднику или артисту – он говорил языком, понятным для всех. Его речь была о том, как Север пытается подмять под себя Юг, и что Североамериканские Соединенные Штаты медленно, но верно превращаются в тиранию – хуже той, против которой колонисты восстали в далеком 1776 году, и что у каждого штата, да и у Юга вообще, есть полное право выйти из состава Федерации.

Раньше я не поверил бы Калхуну, но год, проведенный в Коннектикуте, укрепил меня в мысли о том, что «что-то прогнило в датском королевстве», и моя родина – это не Североамериканские Соединенные Штаты, а Дикси, штаты к югу от Линии Мейсона-Диксона, от Миссури на западе до Делавера на востоке. И моей первой настоящей любовью стала не женщина, а Юг.

Впрочем, женщин я тоже не чурался – чего-чего, а публичных домов в Нью-Хейвене хватало, и денег у меня было вполне достаточно и на них. Но мне хотелось не только телесного удовольствия, но и любви. А вот этого я найти никак не мог.

В 1827 году, когда мне было шестнадцать лет, после двух лет обучения в Йеле, рейд профессоров накрыл игру в покер, в которой участвовал и я. Я был единственным евреем из игроков, и, возможно, именно поэтому из университета исключили только меня. Но я не отчаялся и поехал в Новый Орлеан, где устроился клерком в адвокатскую контору, а через три года стал обучаться юриспруденции.

Из адвокатской конторы меня довольно быстро уволили, поскольку владельцам не понравился еврейчик, возомнивший себя будущей звездой-юристом. И я стал зарабатывать на жизнь уроками английского. Дело в том, что многие креолы даже через полвека после покупки Луизианы у Наполеона почти не говорили на английском. И вот одна из моих студенток, Натали Боше де Сен-Мартен, мне очень понравилась.

Как ни странно, несмотря на то, что я был евреем, ее родители буквально притащили нас с Натали к алтарю. Потом, конечно, выяснилось, что она была «слаба на передок». Но я слишком поздно узнал то, что знали все. Жениха из приличной семьи она бы никогда себе не нашла.

И вот, после того, как я в двадцать один год я с первого раза сдал экзамен на степень юриста, к которому многие другие готовились годами и пересдавали по многу раз, мы с Натали обвенчались в католическом храме в Новом Орлеане. В синагогу Натали идти отказалась, да и я, собственно, не был ревностным иудеем.

Вскоре после свадьбы Натали родила мне дочь, которую мы назвали Нинетт. Больше детей у нас не было. Позже я узнал, что вскоре после родов Натали «залетела» от кого-то из своих случайных знакомых, и в результате тайного аборта стала бесплодной на всю жизнь. А когда Нинетт было семь лет, моя супруга вдруг объявила, что она уезжает в Париж, и что «ты можешь иногда приезжать», не забыв присовокупить, что пришлет мне адрес, по которому я смогу высылать ей деньги. И тут я понял, что буду и дальше любить жену и содержать ее, несмотря на ее выкрутасы. Тем более что деньги, и немалые, у меня тогда уже водились.