Ерофей Трофимов - Одиночка

Женщина принесла глиняную кружку и, напоив его, тяжело вздохнула, поднимаясь.

– Скорей бы уж отмучился, болезный, – тихо прошептала женщина, истово перекрестившись. – За что ж дитяти муки такие?

«Кто отмучился? Я отмучился? – возмутился про себя Матвей. – Да я еще тебя переживу, ворона старая! И кстати, почему Елисей? И почему дитяти? Блин, что тут вообще происходит?!»

Додумать свою мысль он не успел. Глаза сами собой закрылись, и он просто уснул. Спокойно и без всяких сновидений. Первое, что Матвей понял, проснувшись, снова был день. Прислушавшись к себе, он вдруг сообразил, что начинает оживать. На этот раз он проснулся без болей, резей и звонов. Сам. Спокойно. Да, была дикая слабость. Да, при каждом вздохе в груди что-то хрипело и клокотало, а глаза в глазницах двигались словно со скрипом. Но он был все еще жив, даже чувствовал себя лучше, чем прежде. Даже мысли в голове были ясными.

«Неплохо бы попить», – подумал Матвей, пытаясь повернуть голову, чтобы рассмотреть давешнюю старушку.

О ее присутствии где-то неподалеку он догадался по уже знакомым звукам. Негромкие шаркающие шаги подсказали, что она вошла в его закуток. Подойдя к лежанке, женщина развернулась всем телом и, склонившись, удивленно улыбнулась.

– Живой! – перекрестилась она. – Царица небесная, неужто выходила кровиночку! Елисеюшка, чего тебе принесть? Водички, али поснидать чего хочешь? – спросила она, снова наклонившись к нему.

– Пить, – собравшись с силами, просипел Матвей.

– Ох ты ж господи, сей момент спроворю, милый, – засуетилась женщина, выскакивая из дома.

Спустя минуту она поила его восхитительно вкусной, холодной водой из все той же глиняной кружки. Напившись и почувствовав, что стало еще лучше, Матвей отдышался и, сфокусировав взгляд на старушке, еле слышно спросил:

– Где я?

– Ох ты ж господи, никак не признал меня, внучок? – охнула женщина.

– Нет, – набравшись наглости, признался Матвей.

– Ой, горюшко, – всхлипнула старушка. – Так в дому ты моем, Елисеюшка. А я бабка твоя единокровная. Степанида. Неужто не помнишь ничего?

– Не помню, – выдавил из себя Матвей, только усилием воли заставив себя не завопить во весь голос, что никакой бабки у него уже двадцать лет как нет.

– И то сказать, тебя ж сюда без памяти привезли, – сокрушенно вздохнула старушка. – Думала, уж не выхожу. И батюшку приводила. Он тебя и соборовал, и молитву прочел. Думали, со дня на день преставишься.

– Кто привез? – нашел в себе силы поинтересоваться Матвей.

– Так солдаты с дохтуром. В станице энтот, как его, кагрантин ввели.

– Карантин? – насторожился Матвей. – С чего?

– Так тиф был, Елисеюшка. Почитай вся станица вымерла. Моя-то хата у околицы стоит, а ваш дом в середине станицы. Вот они тебя там и нашли, когда померших собирали. Одни мы с тобой остались, внучок. От всего рода одни, – всхлипнула старушка.

– Кто? – прохрипел Матвей, не понимая, с чего вдруг в горле защипало, а в глазах все начало плыть.

– Так все, Елисеюшка, – снова всхлипнула женщина. – И батька с матерью, и брат твой, и сестры. Один ты теперь в роду. Господи, отчего ж ты меня не прибрал вместо кого из детушек?! – глухо взвыла она, крестясь и глядя куда-то в сторону.

– Бабушка, – кое-как справившись с собой, позвал Матвей.

– Ась, – встрепенулась старушка, моментально утерев слезы и подобравшись, словно кошка перед прыжком. – Хочешь чего, внучок?

– Дай еще попить, да посплю потом, – выдавил из себя Матвей.

Ему нужно было остаться одному и обдумать услышанное. Информации было очень мало, но расспрашивать женщину подробно он не рискнул. И так ум за разум заходил даже от той малости, что уже услышал. Степанида ловко напоила его и, протерев лицо чистой влажной тряпицей, снова куда-то ушла. А Матвей, прикрыв глаза, принялся размышлять.

«Так, это что ж получается? Меня дома убили, и я оказался где-то на Кавказе, или еще где-то, где строят такие же дома, в чужом теле? Да ну нафиг! Бред. Ненаучная фантастика. Так не бывает. Или бывает? А ведь я что-то подобное где-то слышал. Кажется, по зомбоящику нечто подобное несли. Да ну. Очередная утка. Но бабка-то меня другим именем называет. И даже не сомневается. Не станет же она чужому человеку попа звать. Им платить надо, а у меня с деньгами не особо было. Я ж из магазина катил. Мне до пенсии еще две недели жить.

Нет. Тут что-то не так. И обстановка. И погода за окном. А главное, тиф. Ну откуда в конце двадцатого века в городе тиф возьмется? Стоп. Она сказала, в станице. Так, какой еще на хрен станице? Ничего не понимаю. Еще раз сначала. Я катил из магазина домой. Уже в свой двор свернул, когда меня тот мажор на своей иномарке нагнал. В драку не полезли. Решили одним махом все закончить. Блин, они же мне коляску сломали! И как я теперь без нее буду? Или не буду? Так, Матвей, соберись. Для начала собственный организм проверь», – приказал он и, сосредоточившись, попытался пошевелить руками.

Пальцы начало покалывать, а потом они медленно сжались в кулаки. Несколько раз сжав их, Матвей приказал себе согнуть руки в локтях и ощутил, как конечности, скрипя в суставах, рывками, словно у испорченного робота, начали сгибаться. От напряжения в глазах потемнело и забухало в ушах. Отдышавшись, Матвей решил проверить ноги. Пусть там только обрубки, но даже их еще можно хоть как-то использовать. Особенно находясь дома.

Но, к его недоумению, колоть начало сначала пальцы, а потом и все ноги сразу. Недоуменно опустив глаза туда, где они по его ощущениям должны быть, Матвей вдруг понял, что ноги имеются. Какие-то странные, тонкие, но целые. И даже кое-как шевелятся, подчиняясь его приказу.

– Выходит, это правда? – прохрипел в голос Матвей, икнув от удивления.

– Тихо! Без паники! – мысленно осадил он себя. – Теперь становится понятно, почему бабка меня чужим именем назвала. Получается, что я действительно оказался в чужом теле. И это тело ее внука. Логично. Но блин, бред же собачий! – мысленно завопил он, едва не скатываясь в истерику. – Так не бывает! Не бы-ва-ет! – по слогам повторил он, судорожно сжимая слабые кулаки, чтобы не заорать на весь дом. – Так, спокойно, Матвей. Спокойно. Всякое бывает. Проснешься в луже, и пить охота. Главное, держи себя в руках. Ну чужое тело, делов-то? Люди вон миллиарды воруют, а тут всего лишь тело. Да и не крал ты его. Сам бы хотел понимать, как до жизни такой докатился.

Кое-как успокоив себя таким образом, Матвей открыл глаза и, осторожно оглядевшись, снова затих, все еще не веря тому, что видит вокруг.

– М-да, не похоже это на бред. Совсем. Слишком уж все реально. Даже одеяло это лоскутное. Такие если где еще и остались, так только в деревнях глухих. А бабка сказала, что мы в станице. Интересно, это глухая деревня или уже нет? Блин, что-то меня не туда понесло. Да мать твою, соберись, тряпка! – отвесил он себе мысленного пинка. – Что еще заметил? Говорит бабка странно. Так даже в деревнях уже не разговаривают. Да еще и набожная она. Может, скит какой староверский? Так они вроде посторонних особо не жалуют. В доме уж точно не положат. Если только в сарае или в бане. Да и ту потом отмывать да отмаливать будут месяц. Итак. Что мы имеем с гуся? – задал он себе вопрос, возвращаясь ко всему увиденному и услышанному.