А. Райро - Аристократ. Пять грязных искусств

«Город кодо-выродков и монстров» – так болтали о нем на Рынке Нищих, шепотом и по углам. А мне всегда было интересно, как обычные люди умудрились согнать сильнейших адептов в гетто и запереть на столько лет.

– Так вот, – продолжил Херефорд. – Теперь ты объединил в себе способности природного адепта кодо и лучшего уличного бойца Лэнсома. Но тебе нужно привыкнуть и натренировать себя заново. Тело пока хрупкое. Оно, как ты уже догадался, принадлежало аристократу из высших слоев Бриттона. Самых высших, какие только существуют. Парень был инфиром, совсем начинающим.

– Вы перенесли меня в тело природного адепта?.. – выдавил я.

– Да. Только ты не сразу сможешь пользоваться его кодо, для этого нужно время. Возможно, пара недель. Поэтому пока тебе придется принимать овеум. Все сошлось, парень. Даже твой порок наркомана подошел нам идеально.

Внутри вместо гнева образовалась пустота.

Адепт кодо – это приговор на всю жизнь. Это казнь или пожизненная ссылка в Ронстад. Когда в семье рождался тот, кто может владеть кодо, означало, что вся его семья обречена. И неважно, из высшего света она или из касты обычных горожан, фермеров, военных – у кого угодно могло произойти такое горе. Семья лишалась всех привилегий и статусов, частенько – даже имущества.

Это было прописано в Списке Чистых. Первый и незыблемый закон.

Ему подчинялся даже имперский род.

Дверь распахнулась, и в комнату вошли четверо солдат в сопровождении мужчины в синей форме.

– Ну как? – поинтересовался он с тревогой.

– С ним можно работать, если хорошенько его прижать, – ответил Херефорд. – Но лучше все же его связать и оставить так до утра, слишком уж он непредсказуемый. – Перед тем как выйти из комнаты, адепт оглянулся на меня. – Прибереги пыл для задания, ловкач, – добавил он. – Завтра ты отправишься туда, откуда мало кто возвращается. И еще кое-что. Помни о пуле, Рэй. Я могу в любой момент вернуть ее обратно. Помни о пуле…

Я уставился на него, прищурившись и тяжело дыша: наш неравный бой стоил мне больших телесных усилий.

– Проверь шрам на правом бедре. Он навсегда останется с тобой, в каком бы теле ты ни находился. Проверь. Думаю, после этого память вернется к тебе мгновенно.

Херефорд покинул комнату. Гвардейцы тут же окружили меня.

Я же продолжал хмуриться.

Черт… наверняка это выглядело странным, но я принялся расстегивать ремень в брюках: мне не терпелось проверить слова Херефорда о шраме. Я сунул руку в штаны, дотянулся до правого бедра и провел по коже пальцами.

Сердце замерло, когда я почувствовал корку шрама. Застыл в мрачной задумчивости, поглаживая бедро.

– Может, ты перестанешь это делать? – брезгливо поморщился один из солдат.

Я вынул руку из штанов. Застегнул ремень, оглядывая лица окруживших меня гвардейцев.

Круговерть воспоминаний, как воронка смерча, начала медленно и неотвратимо набирать силу в моем сознании, погружать меня в собственную память, в тот темный провал, где хранились причины моего сегодняшнего перерождения. Всего за сутки я лишился собственной жизни.

Всего за сутки…

За сутки до этого

Кабинетная работа – дело неблагодарное, это я понимал с самого начала.

Мог ведь преспокойно зарабатывать на боях, но нет. Ребекка все мозги мне вывернула: хватит развлекать народ мордобоем. Ты выше этого. Найди нормальную работу. И что я нашел? Жалкие гроши и полный набор недоразумений.

Далеко ходить не надо: одно из недоразумений уставилось сейчас на меня.

Кажется, его фамилия Хиггинс. Бычара Хиг – так все его называли.

А пацан в свои пятнадцать лет и вправду походил на быка. Высился надо мной неповоротливой мясной глыбой, да еще и сунул мне под нос тетрадь со своими убогими опусами.

– Ну и что это? – Я взял заляпанную парафином тетрадь и посмотрел Хиггинсу в глаза.

Вот уже два месяца я пытался прижиться на «нормальной работе». В гимназии, в классе для трудных подростков (больше меня никуда не взяли), и как любой мало-мальски сознательный стажер надеялся найти на лице ученика хотя бы проблески ума, но отсутствие такового я наблюдаю у него все эти два месяца. Там все безнадежно.

– Это сочинение, мистер Питон, – он ухмыльнулся, намеренно сделав ошибку в произношении моей фамилии, а ведь отлично знал, как это меня раздражает.

Вот говнюк.

Его красноватое рыхлое лицо явно просило кулака.

Я бросил тетрадь на угол стола, так в нее и не заглянув, и откинулся на спинку стула. Неспешно охватил взглядом объемную фигуру Хиггинса.

– Ударение на первый слог, а не на второй. Надо произносить: «Мистер Пи-и-тон», – терпеливо поправил я его, но с удовольствием съездил бы по шее. – Я ведь не коверкаю твою фамилию, и ты будь добр делать то же самое по отношению к другим.

Ноль реакции.

Никакого мыслительного процесса на лице парня так и не отобразилось. Честно сказать, я его и не ждал, но хотя бы смущения… Малолетний наглец даже глазом не моргнул.

– Так вы не хотите взглянуть на мое сочинение? – напирал он.

– Не хочу.

– Ну, пожалуйста, мистер Питон. Я же старался!

И опять ударение не туда. Да что за сукин сын.

Чтобы избавить себя от его общества, я взял тетрадь. Открыл на первой странице и увидел старательно выведенную карандашом задницу. Огромную, во весь лист.

Под рисунком значилось: «Новый дом мистера Питона. Приятного путешествия, сраный бродяга!»

Вот как?..

Бродяга, значит.

Что ж, ничего удивительного. Я с детства привык к оскорблениям. Вырос в сиротском приюте, а в Бриттоне, где полноту и влиятельность рода ценят как ни что другое, сирот почти не бывает.

Почти. Ведь я-то был.

А вместе со мной в маленьком приюте на окраине Лэнсома проживало еще восемь детей. Всего девять сирот на всю страну. И сказать, что мы с лихвой познали прелести жизни безродных бродяг, считай ничего не сказать.

– Это все, мистер Хиггинс? – поинтересовался я равнодушно.

Лицо Хиггинса тут же преобразилось: он оторопел.

Парень готовился к триумфу явно не один час, но моя реакция его разочаровала, даже обидела. В гробовой тишине он собирался с мыслями секунд десять и наконец выдал:

– Зато я знаю, что вы бьетесь за деньги, а это незаконно! А еще я видел, что лежит у вас в чемоданчике. Вы все время прячете его под столом… и везде… везде таскаете с собой. Даже на обед. Я сам видел, что у вас там! Я следил. Я видел, как вы открывали его в подсобке мистера Голда. Я видел, видел! Вы пили таблетки овеума! Вы наркоман и нелегальный боец! И я все это сообщил инспектору Жан-Жермесу.

– Ну надо же, – улыбнулся я (один Господь знает, как тяжело далась мне эта улыбка). – Вы очень наблюдательный юноша.