Александр Забусов - Калика перехожий

Уезжать из погоста пришлось впопыхах. Это было скорее похоже на бегство, чем на обычный отъезд. Ну, будем надеяться, что никто не свяжет воедино все нити его сегодняшних деяний. И какая нужда привела в Ряшицы старого козла именно сегодня? Хорошо, нашлись добрые люди, вовремя оповестили о неотвратимости встречи, ежели ноги не унести. Люди эти прикормлены с руки и имеют добрый кусок пирога каждый месяц. Потому и на дорогах он полновластный хозяин, и знает все обо всех. Кто, с чем, куда и когда! Он богат, и власть его поистине сродни князю. Он вправе карать и миловать любого. Вот только миловать он не может и не хочет. Ощущать за плечами нечистого стало потребностью. Он знает, что тот спит и видит тот момент, когда он допустит непоправимую ошибку, и его душа окажется в лапах большачонка, вынужденного работать на хозяина, и ждать своего часа. Он чувствует, как тает его плоть от каждого выгаданного им фарта. В дневные часы, когда остается один, без черта за плечами, его посещает тоска-кручина. Ведь мог бы вот как любой из купчишек добывать себе хлеб торговлей, плавать в чужедальние страны, жениться, завести детей, но все это отступало с приходом сумерек. Его рогатый может превращаться в черную кошку или черную собаку, свинью, змея, иногда в человека, соседствует рядом с ним, выполняя любую доступную прихоть, от полуночи до третьих петухов. Сколько ловушек они расставили людям, сколь много принесли слез и обычных неприятностей – теперь уж и не упомнишь. Как он устал! Наверное, назрела необходимость отдохнуть, расслабиться, развлечься перед большим делом. Через седмицу Бурчев приведет свой кош в условленное место, и тогда посмотрим, чья возьмет. А сейчас хоть глоток воздуха.

– Вторуша, вороти коня в лес. Скажешь ватажкам, хай собирают своих подельников, и через пять ден быть всем в погосте в личинах смердов, купцов, мастеровых. Коли что не так, я отдыхаю в гостинце. Там меня сыщут.

– Понял, Глеб Вихоревич, сделаю!

Один из спутников атамана, в честном миру – удачливого купца, потянул повод, воротя коня с летника на тропу, ожег круп животного плетью и растворился в тиши заповедной пущи. Мизгирь повел остальных подельничков за собой, лишь на миг отвлекся. Вдруг почудилось, что стоит у раскидистого дуба на самом краю поляны, на посох рогатый опершись, длиннобородый старец, в одёжу из звериных шкур обряжен, смотрит на него. Помотал головой, пропало видение.

– Почудилось! – прошептали губы. – Заснули, подельнички! Галопом поше-ел!

В дороге они вторую неделю. Сама дорога, уходя от деревни к деревне, начиналась с узкой тропы, летником погружалась в смешанный лес, пересекала речушки и змеилась вдоль болот. Песчаная почва южных территорий Руси и лес делала светлым, не было того бурелома, каковой бывает в лесах Подмосковья и Ленинградской области, какими их помнил Ищенко. На их пути не встретились заболоченные торфяные поляны с темными бездонными омутами, как на северных территориях России. Ночевали в попадавшихся в пути деревнях, один раз на постоялом дворе на перепутье дорог в глуши, а как же, везде люди живут. Пару раз пришлось коротать ночь на придорожных полянах, под шум ночного леса и потрескивание костра. Зато днем слух ласкал щебет птиц, погода им досталась отменная. Едешь непоспешая по лесным просторам и радуешься летнему солнцу и небу, и тому, что ты просто есть на белом свете. Хорошо! Ощущения у Андрюхи были как в детстве: особых забот – нет, что ждет их впереди – неизвестно. Русь велика. Прикольно! Точно, как в детстве.

К вечеру узкая дорога соединилась с дорогой раза в три шире прежней. По ней обычно проходили торговые караваны, воинские дружины, по ней перегонялись табуны лошадей и гурты домашнего скота. Дорога, на которую выскочили кривичи, была проложена между Черниговом и Киевом. По такому широкому тракту кони понесли седоков ходко, а колеса телег голосно зашумели, заставив тарахтеть короткий поезд на всю округу.

– Если бы не твой крюк, верст через тридцать мы бы свернули на полночь, пересекли добрый кусок леса и попали бы на другой шлях, тот, что прямиком идет на Новогород, – не сбавляя ход своего коня, оповестил Судислав, как бы в чем-то пеняя своему сотнику. – А так, мы все через те же тридцать верст на полдень повернем. Я сии места добре знаю, не раз приходилось проходить по ним с дружиной северян.

Ищенко промолчал, не поняв, осуждает его в своем высказывании десятник или по обыкновению констатирует факт.

Галопом поскакали по извилистой, широкой дороге, с песчаным грунтом, утоптанным сотнями повозок. Справа и слева тянулся пейзаж густого леса, в котором пространство между деревьями заполнил колючий, высокий кустарник и лещина. Шорох песка под копытами глушил лошадиный топот. Возницы телег, едущих навстречу, издали заметив всадников, одетых в простую повседневную одежду, но видно, что оружных до зубов, принимали правее, выезжая на обочину, нашаривали, подвигая поближе к себе, топоры и мечи, с опаской наблюдали, как верховые проходят мимо, спешат по своим делам.

Выскочили к деревянному широкому и длинному мосту через Десну, а переправившись, версты через три, подъехали к перекрестку, где на обочине дороги, ведущей в смоленские земли, лежал огромный, с сединой от поросшего мха, камень, вещающий о дорогах и их направлениях – жига.

Роман потянул поводья, останавливая разгоряченного коня, огляделся. Вокруг перекрестка и дорог, уходящих с него, простиралась стена густого леса. Андрей завороженно вглядывался в камень, будто сошедший в эту реальность с картин Васнецова. Серый валун наполовину врос в землю, бегут по камню древние чиры-резы, временем неумолимым истёртые, кои лишь волхвы-ведуны разумеют.

– Интересные камни на дорогах валяются, – промолвил Ищенко.

– Ну, вот от этого жиги нам воротить на восход Хорса, – промолвил десятник, поравнявшись с лошадьми бояр, указал рукой направление.

Свернув, пустили коней легкой рысцой.

– Эх, Андрей, только после смерти отца я понял, как мне его не хватает. Ты бы видел, как мы под Киевом охотились на всякого зверя, в своих родовых угодьях. В пущах лесных два тура метали меня рогами вместе с конем, олень бодал, а из двух лосей один ногами топтал, другой рогами бодал. Вепрь у меня на бедре меч оторвал, медведь у колена потник укусил, лютый зверь вскочил ко мне на бедра и коня со мною опрокинул, и бог сохранил меня невредимым. И с коня много падал, голову себе дважды разбивал, и руки и ноги свои повреждал – в юности своей повреждал, не дорожа жизнью своею, не щадя головы своей. Отец посмеивался, говорил, что крепкий род у нас. Он сам, на войне и на охотах, ночью и днем, в жару и в стужу, не давал себе покоя. Весь распорядок и в доме у себя тако же сам устанавливал. И у ловчих охотничий распорядок свой завел, и у конюхов. О соколах и о ястребах заботился. Бедного смерда и убогую вдовицу не давал в обиду сильным на своих землях. Вот каков был боярин Свенельд. Мы ведь род от варяжского корня ведем. Все в семействе воины. Теперь отца нет, я ушел из стольного града. Старшим в роду теперь мой средний брат считается. Род, конечно, не пресечется, только чую, моего семени в продолжении его не будет.