Вадим Тарасенко - Фаворит из будущего

Александр неожиданно вспомнил, что у него, в нагрудном кармане куртки должен быть бинт и шприц-тюбик с промедолом – сильным обезболивающим, применяемым в российской армии. Парень быстро сбросил с себя бронежилет, дернул «молнию» куртки. Есть! Быстро оголил раненному мужику грудь и сделал перевязку.

«А ведь я использовал весь стерильный бинт. Случись что, и перевязать будет нечем…», – запоздало мелькнуло в голове Александра.

За дверью в хлев зашелся плачем ребенок.

«Надо выпускать. Надо же детей кормить. И хуторяне сейчас могут на выстрелы пожаловать. Черт! Опять проблемы пошли, успевай только отмахиваться. Вернее отстреливаться. Уходить отсюда надо! – Чернышев подскочил к двери, отодвину засов. – Выходи!

Увидев пять окровавленных тел у себя в хате, женщина ойкнула и затолкала детей обратно в хлев.

– Они сами на меня напали. Этот даже в меня выстрелил, – Александр с удивлением поймал себя на мысли, что оправдывается.

– Господи, страсти какие! Смертоубийство! – хозяин хаты истово перекрестился.

Герасим с опаской подошел к трупам.

– Слышь, Влас. Кажись это Пахома шайка, – тихо произнес он. – Ну да. Вот он и сам лежит, – кивок на перевязанного мужика.

– Уходим, Герасим! – скомандовал Чернышев.

– Погодь, барин! Руки то мне ослобони, – в голосе Герасима не было никакой обиды.

– Ах, ну да! – Александр быстро развязал руки своему вознице, а затем и старшему сыну хозяина хаты. – Уйдем, развяжешь остальным. Пошли, Герасим!

– Барин, погодь. Надо Пахома взять.

– Зачем?

– В санях скажу, – и больше не спрашивая разрешения Чернышева, схватил лежащего Пахома под мышки и потащил к входной двери. – Фузею забери и ножи прихвати! – крикнул он уже со двора.

Александр схватил тяжелое оружие, подобрал два валявшихся на полу ножа. Еще один был зажат в руке трупа.

– Все, что найдешь у них – твое, – крикнул он Власу и выбежал из хаты.

Через десять минут сани с тремя людьми тяжело катились по узкой дороге. Морозный воздух приятно освежал лицо. Приятно хрустел под полозьями искрящийся в лучах утреннего солнца снег. Все это великолепие взбодрило пришельца из двадцать первого века.

«Все у меня получится! Я обязательно воспользуюсь тем пинком, которым Судьба меня закинула сюда. Я стану настоящим Потемкиным!» – и Александр залихватски громко засвистел.

В районе Афонова зимовника (в шести верстах от Ильинки). Тот же день

«Восемнадцатый век по сравнению с двадцать первым имеет свои прелести. В двадцать первом, устрой я такой там-тарарам, меня бы давно скрутил ОМОН. А здесь информация обо мне наверняка даже до Бахмута не дошла. Вот только как воспользоваться такой грандиозной форой по времени я еще пока даже не представляю», – Александр Чернышев ткнул Герасима в плечо:

– Долго еще?

– Да не, барин, версты четыре еще. До заката доедем.

«Блаженный восемнадцатый век! До заката еще часа два, как минимум. За это время в двадцать первом веке можно, особо не напрягаясь, за сотню километров уехать, а то и тысячу. За прогресс надо платить. Сами же разкочегарили цивилизацию, а теперь не успеваем за ней. Уже булками шевелить мало. Сейчас они как поршни в движке болида должны ходить», – Александр наклонился над раненным разбойником.

Тот лежал с закрытыми глазами. Цвет кожи на лице из красновато-коричневого стал каким-то серым. Дыхание из приоткрытого рта вырывалось с каким-то бульканьем. С уголка рта чуть сочилась кровь.

«Легкие я ему разворотил. Без операции не выживет. А какая здесь операция?»

– Герасим, не довезем мы разбойника. Кровью изойдет.

– Ниче, барин, даст Бог, поживет еще сей разбойник.

Зачем Герасиму нужен был Пахом, тот объяснил, как только они на версту отъехали от зимовника.

– Барин, шайка Пахома чай больше года воровским промыслом занималась. Серебра и золотишка у них есть маленько. Вот пущай и поделиться с нами. Приедем к нему на зимовник, Пусть сказывает, где схоронили богатство.

– А ежели не поделиться?

– Поделиться, барин!

Александр глянул в глаза Герасима и понял, что тот заставит «поделиться».

– А вдруг на том зимовнике еще кто будет? Ежели не вся шайка сюда пришла?

Ответ Герасима был прост и безыскусен:

– А что, барин, твоя фузея уже не может палить?

Чернышев согласился с планом своего возницы. Даже если вновь придётся палить. Деньги во все времена помогали жить. Это такой же фундаментальный закон, как и закон всемирного тяготения. Только в природе, чем дальше находишься от тела, тем меньше на тебя действует его притяжение. А у людей, чем больше у тебя денег, тем слабее действуют на тебя законы государства. Может в Российской глухомани образца 1761 года люди и власть не так безоговорочно преклонялись золотому тельцу, как на Украине образца 2015 года, но все равно имея звонкую монету в кармане, сделать было можно очень многое. Действительно, смешно атаковать вершины власти Российской империи без гроша в кармане. Пусть даже у тебя в руках калаш с полупустым рожком.

«Кстати, а сколько осталось патронов?» – Чернышев отстегнул магазин, отщелкал из него патроны. – Четырнадцать плюс один в патроннике. Итого пятнадцать. Не густо. И военторга здесь не предвидится».

Утром, на приятном морозце, по дороге на зимовник, где организовала свою «штаб-квартиру» банда Пахома, Александр более ясно обдумал свой эротический сон с Екатериной Второй. На свежую голову все представлялось не так уже и красиво. В 1761 году в тогдашнем российском истеблишменте фактически только умирающая Екатерина Петровна была за продолжение войны с Пруссией. Дочь Петра Великого оказалось патриоткой в пронизанной выходцами из Пруссии российской элите. Ее племянник, Петр Федорович, официальный наследник престола, урожденный Карл Петер Ульрих, был представителем Гольштейн-Готторпской ветви Романовых. Родился он в Голштинском герцогстве, считал родным немецкий язык, боготворил прусского короля Фридриха и был на седьмом небе от счастья, получив от него звание генерал-лейтенанта прусской армии. Все русское Карл Петер Ульрих ненавидел и презирал. История сохранила его слова, когда узнав, что его дядя стал шведским королём (Петр Федорович, не согласись наследовать российский престол, мог претендовать на шведский), он с горечью воскликнул: «Затащили меня в эту проклятую Россию, где я должен считать себя государственным арестантом, тогда как если бы оставили меня на воле, то теперь я сидел бы на престоле цивилизованного народа». Что такому человеку было до десятков тысяч русских жизней, положенных за захват Восточной Пруссии вместе с Кенигсбергом? Ровным счетом ничего.

Но Александр рассчитывал каким-либо образом умертвить это недоразумение на российском престоле до того, как он подпишет сепаратный мир с Пруссией и отдаст будущий Калининград назад. Но была еще великая княгиня, Екатерина Алексеевна, урожденная София Фредерика Августа Ангальт-Цербстская, чистокровная немка, появившаяся на свет в городе Штеттине. Ее отец состоял на службе у Фридриха, а мать его пылкой поклонницей. Злые языки утверждают, что не без взаимности. Попав в российскую столицу, София Фредерика очутилась в гуще всевозможных интриг, густо замешанных на политике, деньгах и адюльтере. Великая княгиня, будучи отвергнута как женщина своим супругом, вначале познала третью грань интриг – адюльтер. Первым её любовником или, как тогда говорили амантом, стал граф-красавец двадцати шестилетний Сергей Салтыков. Высоколобый, черноволосый с безупречно галантными манерами он легко завоевал одинокое сердце молодой женщины. Правда, имеются веские доказательства, что Салтыкова Екатерине подсунул канцлер Российской империи, хитрый старый лис Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. И действовал он по велению… императрицы Елизаветы Петровны! Самодержица, будучи тогда еще относительно здоровой, была очень озабочена отсутствием детей у Петра и Екатерины. Может тогда, видя полную бездарность своего племянника, она тайно лелеяла план возвести на престол его сына. Ведь по указу ее отца, Петра Великого, именно самодержец выбирал себе наследника, а не законы природы и крови. Вот и решила она осуществить такое своеобразное экстракорпоральное оплодотворение невестки. В данном случае экстра – вне, снаружи можно трактовать, как оплодотворение вне дома Романовых. По крайней мере, история, сохранила любопытную записку канцлера своей государыне, написанную сразу после рождения у Екатерины сына Павла: «… что начертанное по премудрому соображению Вашего Величества восприняло благое и желанное начало, – присутствие исполнителя высочайшей воли Вашего Величества теперь не только здесь не нужно, но даже к достижению всесовершенного исполнения и сокровению на вечные времена тайны было бы вредно. По уважению сих соображений благоволите, всемилостивейшая государыня, повелеть камергеру Салтыкову быть послом Вашего Величества в Стокгольме, при короле Швеции». И граф Салтыков отправился вон из Петербурга!