Андрей Колганов - Жернова истории

— Впрочем, я уверен, что денежки за это дело он все равно получил, слупив комиссионные — раз уж не удалось взять их с меня — со своих приятелей-коммунистов.

— Прошу прошения, — вступаю в разговор, когда смех окончательно затих. — Вы не подскажете, а где тут у вас расположены удобства…

Вацек Сольский порывается встать, но его опережает Артузов:

— Сидите, сидите! Я тут с краю, мне будет удобнее, — и, обращаясь уже ко мне, — пойдемте, покажу!

Мы покидаем прокуренный зал ресторана, и я получаю возможность глотнуть относительно свежего воздуха.

— Артур Христианович, где тут можно спокойно поговорить? — сразу беру быка за рога.

— Пожалуй, можно пристроиться на лестничной площадке, — он поднимает голову вверх. — Всех поднимающихся или спускающихся будет хорошо видно.

Поднявшись по лестнице, встаем у окна.

— Виктор Валентинович, зачем вы вмешиваетесь в дела, которые вас не касаются? — голос его мягок, даже полон сочувствия к собеседнику. — Тем более, что все ваши потуги скомпрометировать Генриха совершенно безрезультатны. Он очень исполнительный работник и высоко ценится нашим руководством.

— Вы полагаете, что действия, наносящие ущерб интересам Советской Республики, меня таки никаким боком не касаются? — стараюсь говорить тихо, но не без язвительности. — Или партийный Устав для нас уже пустая бумажка?

— Вот только не надо, Виктор Валентинович, изображать из себя Святого Георгия в белых одеждах, сражающего копьем змия коррупции! — слегка морщится Артузов. — Вы, судя по всему, неглупый человек, и понимаете, что ради достижения результата можно и закрыть глаза на некоторые… побочные эффекты.

— Это я понимаю, — киваю в ответ, — и готов предпочесть человека, который делает дело и добивается результатов, при этом несколько расширительно трактуя возможности наполнить собственный карман, тому, который со всех сторон святой, но в деловом отношении никуда не годится.

Начальник КРО некоторое время молчит, провожая взглядом человека с длинными, до плеч, волосами, в потертом на локтях бархатном пиджаке, с бабочкой, поднимающегося из ресторана наверх, в бельэтаж. Когда тот скрывается из глаз, он по-прежнему негромким голосом осведомляется:

— Раз так, почему же вы столь невзлюбили именно Генриха Григорьевича? Ваши мотивы мне совершенно непонятны.

— Не надо со мной играть в непонятки, пожалуйста! — стою, скрестив руки на груди, и демонстрирую оскорбленную невинность. — Вы ведь не допускаете Ягоду до своих оперативных игр? — Увидев, как вскинулся Артузов, поднимаю руку в предостерегающем жесте:

— Не надо мне ничего объяснять! Ваши дела — это ваши дела, и знать я о них ничего не желаю. Но неучастие Ягоды в них — это факт, который вы отрицать не сможете.

Артузов насуплено молчит. Молчу и я, предоставляя возможность весело сбегающему вниз по лестнице парню лет двадцати, в поношенной гимнастерке, миновать нас. Затем продолжаю, переходя почти что на злобное шипение:

— Так какого же черта вы тогда подставляете своих людей для прикрытия темных делишек разных порученцев Ягоды?!

Артур Христианович срывается с места, и начинает своей пружинистой, летящей походкой выписывать по площадке плавные кренделя, заложив большой палец правой руки за борт френча.

— Генрих Григорьевич — мой непосредственной начальник. Я не могу не выполнять его поручений, — бросает он.

— Любых? — интересуюсь, не скрывая сарказма.

— Считаю для себя абсолютно невозможным интриговать против своего руководителя! — выпаливает Артузов.

— Вам что, бюрократическая иерархия важнее интересов дела?

— Без строгой дисциплины и соподчиненности в нашем деле невозможно! — парирует он.

— Демагогией прикрываетесь? — стараюсь, чтобы мой голос звучал как можно более угрожающе. — Вам что, невдомек, что люди Ягоды компрометируют себя не только с точки зрения советских законов? Тут они уверены, и не без оснований, что зампред ОГПУ их прикроет. Они компрометируют себя с точки зрения законов страны пребывания! А тот же Лурье? Он лезет на совершенно не подходящий для сбыта бриллиантов — тем более нелегального! — германский рынок, и при этом сделано все, чтобы на нем самыми крупными буквами было написано «Я из ОГПУ!». Это же готовые крючки для шантажа и вербовки! — Перевожу дух, и продолжаю напирать на Артура Христиановича:

— Вам что, невдомек, что эти людишки не допущены к каким-либо мало-мальски значимым секретным сведениям? Сами по себе они пешки, но обладающие связями. И откуда тогда их вербовщики будут выдаивать секретную информацию, позвольте вас спросить?! — Махнув рукой, бросаю:

— Можете не отвечать. А вот подумать над моими словами — не только как коммунисту, но и, в особенности, как начальнику КРО — очень советую!

Не давая Артузову опомниться, задаю вопрос:

— И, все-таки, где же тут туалет?

Едва задав этот вопрос, успеваю заметить мелькнувшую на лице Артура Христиановича мимолетную улыбку, и запоздало прикусываю себе язык. Надо же так проколоться! Ведь это слово начнет входить здесь в обиход лет через десять, а то и позже. Впрочем… Ничего страшного в этом, вроде бы, и не усматривается. О чем может подумать начальник КРО? О том, что Осецкий решил пококетничать новомодным иностранным словечком, подцепленным за границей? Пожалуй, других вариантов-то и нет.

— Уборная на том же этаже, что и ресторан, — сообщает между тем Артузов, едва заметно нажимая на слово «уборная» (или это мне так с перепугу только кажется?). — Как спуститесь по лестнице, то на площадке сверните налево… нет, отсюда будет направо. Там увидите.

Спускаюсь, поворачиваю, и, действительно, вижу. Собственно, посещать этот «храм уединенного размышления» серьезных причин у меня не было. Но уж очень хотелось проверить один факт, впоследствии нашедший отражение в поэзии. Внимательно проверив одну за другой двери кабинок («Да… что они, тут совсем не убирают, что ли?»), нахожу, наконец искомое. Довольно крупными рублеными буквами вырезана, наверное, перочинным ножом, категорическая надпись:

«Хер цена дому Герцена!»

А под ней чернильный автограф знакомым, не слишком аккуратным, но разборчивым почерком:

«Обычно заборные надписи плоски,

С этой — согласен»

И подпись, не оставляющая сомнений в авторстве:

«В. Маяковский»

Самого поэта в ресторане не наблюдалось, хотя надежда встретить его у меня была — Маяковский бывал здесь не так уж и редко да и в I-й Всероссийской конференции пролетарских писателей тоже участие принимал. Однако это было не единственное место, где можно было увидеть Владимира Владимировича, ибо частенько захаживал он и в «Стойло Пегаса» на Тверской, и в кафе «Арбатский подвал». А вот сюда, в «Дом Герцена», предпочитал наведываться в дневные часы — поиграть в бильярд, да заодно попить пивка. Тем не менее, здешний ресторан был ему хорошо знаком и в своем ночном обличии. Не без язвительно гротеска, но довольно точно схватил он характерные черты данного заведения в своем стихотворении: