Андрей Колганов - Жернова истории

Кандидатура Куйбышева была вполне подходящей по деловым качествам, но устраивала меня и по другим соображениям. Куйбышев — друг Феликса Эдмундовича, и Дзержинского никак не будет против его назначения, если, конечно, сам Валериан Владимирович по каким-то соображениям резко не упрется. Но не должен был бы — ведь известной мне реальности в сентябре 1925 года его, собственно, на это место и назначили. Если это случится несколько раньше, и полномочия у нового комитета будут пошире, вряд стоит ожидать реакции отторжения.

Очередная бумага отправилась в машбюро на перепечатку, а потом — по предназначенному ей пути в приемную председателя ВСНХ. Рабочий день уже клонился к концу, и пора было собираться в тир.

Лида встретила меня у входа точно в оговоренное время, подойдя к дверям динамовского тира уже в поле моего зрения. Слегка приобняв ее за плечи, я потерся щекой о ее висок, замерев на мгновение. Жаль, но тут не самое подходящее место для подобных нежностей, да и пронизывающий январский ветер, секущий лицо летящим снегом — стоит лишь неосторожно повернуться навстречу ветру — дает о себе знать. Пришлось прерваться, едва начав.

Тир встретил нас привычными гулкими выстрелами Наганов, кисловатым привкусом сгоревшего пороха в воздухе и вьющимся сизым дымком. Сегодня мы, дождавшись паузы, когда одни стрелки уже закончили, а другие еще не приступили к своим упражнениям, расстреляли по горсточке холостых (быстро перемещаясь по тиру), которые раздобыла Лида, да исполнили серию из трех выстрелов боевыми. Приходилось экономить: берлинский запас подходил к концу, а «дед» (принадлежность которого к конторе Артузова уже практически не вызывала сомнений) с его обещанными патронами пока так и не объявился.

Кутаясь в свое неизменное пальтишко, которое не очень-то спасало от мороза, Лида вышла вместе со мной на улицу. Быстрым шагом мы вышли на бульвары, и по ним направились к Страстной площади. Ветер к ночи почти замер, и снег уже не падал, опуская сверху отдельными редкими снежинками. Лишь время от времени начинала виться поземка, заставляя снежинки искриться в слабом свете уличных фонарей, но быстро стихала. Свежий снег скрипел под ногами, выводя завораживающую мелодию в такт ритму наших шагов. Прохожие были довольно редки, и можно было считать, что на бульварах мы одни. Не хотелось разрушать очарование этого зимнего вечера словами, — нам и так хорошо молчалось вдвоем.

Само собой, что я не расстался с Лидой у памятника Пушкину, как бывало когда-то. Мы поднялись к ней в квартиру, и Лида, едва раздевшись в прихожей, тут же бросилась разводить примус, чтобы согреть чай. Отца ее, как обычно, дома еще не было — работа в Исполкоме Коминтерна частенько задерживала Михаила Евграфовича допоздна.

Мы поболтали с Лидой немного о работе — я вкратце рассказал ей о документах, которые запустил наверх, и теперь ожидаю реакции, она же поведала мне о своей работе в секретной части Военпрома.

— Расхлябанность страшная! — жаловалась девушка. — Большинство не имеет никакого понятия об элементарном делопроизводстве. Бумаги пишут как попало, хранят как попало. Где уж тут добиться соблюдения режима секретности!

Как недавняя студентка, Лида заинтересовалась запиской о подготовке кадров, и попросила рассказать поподробнее. Моя идея о смягчении классового подхода к подбору контингента обучающихся и об ужесточении проверки знаний при приеме в вузы была встречена ею в штыки:

— Ты что, совсем умом тронулся!? — возмущалась она. — Белоподкладочников хочешь в наши вузы натащить, а рабочую и крестьянскую молодежь — побоку? Так у тебя в специалисты одни контрики пролезать будут! Их и так среди спецов немеряно!

Так, надо срочно ставить на место съехавшие набекрень мозги.

— Не припомнишь ли, дорогая, что говорил любимый тобой Бухарин на VI съезде РКСМ летом прошлого года? Если забыла, так я напомню: «В высших учебных заведениях наши комсомольцы часто назначают профессоров, вычищают студентов, а посмотришь на успеваемость — 80 процентов неуспевающих Самодеятельности много, а действительных знаний не на грош». Это милейший Николай Иванович еще мягко сказал! У нас не учеба получается, а самообман и обман государства! Вместо спецов выпускаем заносчивых недоучек! И при таком положении ты против ужесточения контроля знаний?! Хочешь, чтобы Советский Союз не имел нормально подготовленных молодых специалистов — так и скажи, а не прикрывайся классовым подходом!

— Ну знаешь, — взвилась Лида — ты еще меня в классовые враги запиши!

— А зачем? — отзываюсь на ее выкрик. — Зачем мне тебя куда-то записывать? Ты сама себя туда определила. Глотку драть насчет классовой чистоты студентов легко, а как ты грамотных спецов из них сделаешь? Я ведь не гнать из вузов рабочую молодежь предлагаю, а тщательно отбирать из них самых подготовленных, да еще и довузовскую подготовку на рабфаках усилить. Но вот что можешь предложить ты, кроме взгляда исподлобья, да надутых губ?

Лида с полминуты сидела, не произнося ни слова, и не глядя на меня, затем все же прервала молчание:

— Надо подумать, — протянула моя отчаянная спорщица, переходя на более спокойный тон.

— Это правильно — говорю столь же спокойным тоном. — Подумать всегда полезно.

Новая пауза начала затягиваться, и мне это решительно переставало нравиться. Надо было как-то разруливать ситуацию.

— Знаешь, Лида, — оборачиваюсь к ней и придвигаюсь поближе, — а надутые губы идут тебе не меньше, чем улыбающиеся!

У нее вырывается непроизвольный смешок… И что там дальше происходило с этими надутыми губами, я рассказывать не буду. Вскоре мы просто молча сидели рядом, прижавшись щека к щеке, и впитывая тепло друг друга.

Уже когда мы втроем сидели и пили чай, с вернувшимся с работы Михаилом Евграфовичем, вспомнилось, наконец, и о той проблеме, которую хотелось решить утром.

— Никак не могу связаться с Лазарем Шацкиным, — пожаловался я за разговором. — В ЦК РКСМ его вечно не застать, а ловить на занятиях в Комакадемии никакой возможности нет. С работы совсем не вырваться!

— Ладно, — промолвила Лида, — если он, паче чаяния, объявится, порошу, чтобы он сам телефонировал.

Вскоре, тепло попрощавшись с уютной и гостеприимной квартирой, и еще раз обняв на прощание ее молодую хозяйку, я ушел в морозную ночь. Дома я обнаружил, что Евгения Игнатьевна, вопреки обыкновению, еще не легла спать, а гоняет чаи на кухне.

— Чего так поздно вечеряете? — интересуюсь с порога.

— Да вот, ездила к сестре двоюродной в Ново-Подрезково, умаялась с дороги-то, и захотелось чайком взбодриться, — ответила старушка.