Андрей Колганов - Жернова истории

Кажется, все сказано. Пора заканчивать:

— Верить мне, или не верить — вам решать. Свою голову я вам не приставлю. Что мог — сделал. «Я сказал и спас свою душу». Последний совет, который могу дать: когда умрет Ленин, вам обязательно надо быть в Москве и присутствовать на его похоронах, каково бы ни было состояние вашего здоровья. Поэтому последнюю декаду января никуда не отлучайтесь. — И тут внезапно для Троцкого я покидаю стихию родного русского языка. — Don't think, I am tricking you. Playing dirty games with the Revolutionary Military Council chairman is not my life's biggest wish. [Не думайте, что я вас дурачу. Играть в грязные игры с председателем Военно-Революционного Совета — это вовсе не мечта всей моей жизни], - добавляю я на беглом английском. — Честь имею! — Щелчок каблуками ботинок, четкий поворот через левое плечо, и печатая шаг, я покидаю кабинет наркомвоенмора. Уже взявшись за ручку двери, я вспоминаю и бросаю через плечо:

— I can add that sixth of December, the Conservatives in the Great Britain will meet with a big failure in the parliamentary elections. They will receive almost one hundred seats less, than Labor and Liberal parties combined. [Я могу добавить, что шестого декабря в Великобритании консерваторы столкнутся с большим провалом на парламентских выборах. Они получат почти на сотню мест меньше, чем Лейбористская и Либеральная партии вместе], - решительным движением распахиваю дверь и аккуратно захлопываю ее за собой.

Все. Больше у меня контактов с Председателем РВСР не будет. Черт, вся рубашка мокрая от пота после этой беседы!

Тот же щеголеватый военный, что провожал меня до кабинета, встает из-за стола в приемной:

— Виктор Валентинович, пожалуйста, ваш пропуск.

Нет проблем. Протягиваю ему бумажку.

— Позвольте, я провожу вас на выход.

И мы начинаем обратный путь по коридорам, и снова щеголеватый проводит меня через все посты до самого выхода по своему удостоверению. На выходе я прощаюсь с ним, поворачиваю из подъезда налево, перехожу улицу и медленно иду по бульварам к дому. Да, как бы меня, буквально взмокшего после столь насыщенного разговора, не просквозило ненароком на ноябрьском ветру, несмотря на пальто! Ускоряю шаг, чтобы разогреться на ходу и не успеть простудиться по дороге домой.

Лев Давидович, не вставая с кресла, молча проводил взглядом спину Осецкого, удалявшегося к двери, и, когда дверь захлопнулась, тяжело уронил голову на сложенные руки. Разговор измотал его до предела.

Что это? Хорошо рассчитанная провокация, чтобы выбить его из игры, заставить добровольно отказаться от борьбы за судьбу революции? Или Осецкий и в самом деле способен так хорошо просчитывать развитие событий, обладая своими источниками конфиденциальной информации?

Все поиски Николая Мартыновича насчет каких-либо связей с Зиновьевым, Каменевым, Сталиным и их клевретами не дали ровным счетом ничего. С ГПУ он тоже никак не связан, хотя дело на него в прошлом году один раз заводили. Но с самого начала было ясно, что дело дутое — как завели, так и закрыли, безо всяких последствий. С верхушкой Коминтерна — никаких контактов, хотя с рядовыми сотрудниками изредка общается. В НКИДе он также имеет знакомства среди рядовых сотрудников, но со многими ответственными работниками — вообще на ножах, причем с людьми из разных группировок — с Крестинским, с Литвиновым, с Коппом…

Загадочная фигура. Откуда у него замашки военного — так и осталось непонятным. Откуда у него взялась столь полная информация по германским делам — так и не выяснилось…

Троцкий открыл ящик стола, и в который раз вытащил оттуда справку, составленную Сермуксом на Осецкого. Где же это? А, вот:

«Владеет немецким и французским языками. По-английски читает с трудом, может связать несколько ходовых фраз». Несколько ходовых фраз! Да он шпарит по-английски как бы не лучше меня! С акцентом, с явными ошибками, конечно, но вполне себе владеет.

Что же делать? Боже, как раскалывается голова! Надо найти силы, поднять телефонную трубку и вызвать автомобиль, чтобы добраться до своей квартиры в Кремле…

Восемнадцатого ноября, купив воскресный номер «Правды», я узнал о результатах процесса в Лозанне против убийц Вацлава Воровского. Честно говоря, после того, как при попустительстве швейцарской юстиции процесс был превращен в бенефис семи десятков свидетелей защиты, рассказывавших исключительно о зверствах большевиков, я считал оправдательный приговор предрешенным. И все же большинство присяжных — пять человек против четырех — проголосовало за обвинительный вердикт. Однако швейцарские законы требуют для вынесения обвинительного приговора по делу об убийстве большинства, по крайней мере, в шесть голосов. Таким образом, хотя большинство присяжных вынесло решение не в их пользу, и Конради, и Полунин были оправданы, и их, соответственно, выпустили на свободу (единственно, что Полунин был выслан из Швейцарии, как злоупотребивший правом политического убежища).

Это событие немедленно затронуло интересы моего ведомства. Уже в понедельник, девятнадцатого ноября, наркоминдел Чичерин объявил о решении Советского правительства объявить бойкот Швейцарии, что означало разрыв всяких дипломатических и торговых отношений с ней. Впрочем, реальный размер нашего торгового оборота с Швейцарской Конфедерацией на тот момент не делал торговый бойкот сколько-нибудь чувствительным ни для нас, ни, тем более, для них.

В ту же неделю состоялось собрание партячейки нашего наркомата, на котором обсуждались вопросы партийной дискуссии. Спорили не менее темпераментно, чем в курилках. Я решил для себя, что не стоит отсиживаться в кустах, и тоже выступил — по мотивам голосования. Выступление мое было предельно лаконичным:

— Поскольку само проведение дискуссии я считаю нецелесообразным, от выступлений в прениях я отказался, а при голосовании за предложенные проекты резолюций воздерживаюсь.

Вот так. С одной стороны, за резолюцию в поддержку большинства ЦК я не голосовал. С другой стороны, обвинить меня в скрытых симпатиях к оппозиции будет трудно — ибо всегда можно ткнуть пальцем в то место в резолюции октябрьского (1923 г.) объединенного расширенного пленума ЦК и ЦКК, где так же говорится о нецелесообразности дискуссии. Даже если все повернется к худшему, в крайнем случае, поставят на вид недостаточную принципиальность и политическую зрелость.

Первую декабрьскую получку в понедельник, третьего числа, нам в наркомате выдали червонцами. Когда я занял очередь в кассу и начал медленно продвигаться к заветному окошечку, ко мне пристроился Андрей Иванович Потяев, заведующий таможенным отделом. В очереди мы стояли практически молча, лишь перекинувшись несколькими дежурными репликами. Но когда Потяев отходил от кассы, он с чувством и довольно громко произнес: