Сергей Калашников - Своё никому не отдам

Два других больших корабля снова спустили гребные суда, но на этот раз не для высадки десанта. Им надо развернуться. Неуютно, понимаешь, под непрерывным чугунным дождём. А обстрел с берега продолжается. Высадившийся десант, наконец-то собрался, построился для атаки и поднялся по склону в сторону, откуда вырываются клубы порохового дыма, испускаемые жерлами невидимых с воды орудий. Плотная шеренга сельджуков перевалила через край склона и оказалась снова перед кромкой, на этот раз — леса. Стрельба из-за деревьёв, то есть, когда стрелок укрыт и может подпустить неприятеля на дистанцию уверенного поражения, это убийственно. А и добежал до деревьев, всё равно до стрелка не дотянешься. Нижние ветви пронизаны жердями, связаны верёвками, переплетены прутьями. Это всё надо рубить, а значит, получить пулю от успевшего перезарядиться рысского стрельца или солдата. Но вот, прорвался-таки в лес. Тут на выбор, или бердыш, или багинет навстречу. Среди ветвей и сучьев тесно, тут, иной раз ножом или кистенём ловчее, чем саблей. Странно тут выглядит рукопашная, да и соседние, незанятые в ней рыссы, хладнокровно перезаряжают свои пищали и схватка заканчивается.

Одним словом, ушел десант, и не вернулся. Постреляли сельджуков. Обратно только две шлюпки подгребли к кораблям и обе — с плохими вестями. Зато развернуть корабли получилось, и также на буксире вытянуть их все три из залива-западни. На замыкающем совладали с пожаром — команда брига помогла. Ушла эскадра. Только тендеру не повезло — галера его взяла на абордаж и увела на восток.

Потрёпанные на Ендрике линейные корабли перехватила опять же у Наветренных Островов эскадра командора Томилина. Приведённые в порядок своими экипажами после полученных на Ендрике повреждений, они, снова вступили в бой и сопротивлялись отчаянно. Обе стороны покинули поле битвы, полагая себя победителями, но и тем и другим досталось крепко.

Проводив глазами уходящие корабли, Гриша двинулся к артиллерийской позиции. Недалеко ушел — бомбардиры, стрельцы, солдаты — все они уже выбрались на южную оконечность холма и провожали глазами неприятеля. Толпа, а не армия. Чумазые-то какие!

— Слыш, Высокка! А чё, добить-то их никак не выходило? — Выразил общий вопрос один из пожилых стрельцов.

— Молод ты братец, горяч. И до победы жаден. Вот когда придумешь, чем такую громаду на дно отправить, заходи, поговорим. Я тя мёдом стоялым напою. Кстати, а в терему-то моём вина курного есть бочонок, не откажите, братцы, окажите честь по чарочке выкушать, — хоть и шутит царевич, а ноги у него подгибаются и дрожь изнутри рвётся, только что зубы не стучат.

— По чарке — это дело. Коли зовёшь, так мы со всей душой.

И без того приподнятое настроение толпы улучшилось и народ двинулся, куда звали.

Наталью он отослал из города, ещё до начала боя, едва пристреляли пушки, установленные в спешно отрытой канаве. Подруга меньше ошибается, когда считает углы возвышения, так что без её помощи он бы сильно затруднился. Однако, ушла она недалеко. У них с отцом сейчас страдное время — раненых несут одного за другим. И капитан порта осматривает своё хозяйство с видом озабоченным и разгневанным, каждый раз, как приметит угол склада, снесённый ядром, так и зыркает недовольным оком в сторону воеводы.

И дома есть разрушенные, и печальный рядок погибших складывают прямо на землю у погоста, куда уже поспешает чернорясник со своим кадилом. Смеркается. Во дворе терема царевича стоит открытый бочонок и ковшик на длинной ручке рядом. Подходят служивые, выпивают, закусывают ломтями хлеба и капустой квашеной — это Василий с Тимошкой разложили на столе и сами время от времени проверяют, ладно ли вино, не скисло ли.

Город по-прежнему пустынен и кроме как в крепостной поварне, печи ещё нигде не растоплены. Так что не стоит с этим мешкать, а то выстынут дома. Развел Гриша огонь в кухонной топке, пригрелся, да так и уснул. И что это его так сморило?

Рынды пришли, едва галера ошвартовалась вместе с пленённым тендером. Крепко их проредило дело ратное. Это ведь самых родовитых дворян дети. Служба при царе — великая честь.

— Насмерть тоже убитые есть? — Гриша уже прокинулся после короткой дрёмы и теперь, стоя во дворе, подносит чарки всем, кто заходит. Тут пока одни только участники сражения, потому что жители возвращаться ещё не начали.

— Есть, Григорий Иванович. Пятерых сельджуки зарубили, и пораненые есть, их в лекарню отнесли, — недавний «педагог» выглядит воодушевлённо.

— А кто из вас такой умный, что приказал печи заливать? Я ведь не велел, — такое вот интересное обстоятельство вдруг пришло в голову.

— Агапка, кажись. Эй, Агапий! Не ты ли заставил хозяек огни гасить? Царевич гневается, что не по его велению.

Парень от товарищей своих ничем не отличимый подошёл, получил чарку и хлебца с сальцом. Хряпнул, закусил, и только потом вступился за себя.

— А что? Я дупал, если ядром печку расколет, так уголья могут всё городище пожечь. Тушить-то некому, всех повыгоняли. Так что, казни как хочешь, но вины за собой я не чую.

— Ладно, коли не чуешь. Слышь, старшой, воина этого больше в караулы не назначай, я его сам посылать стану, куда надо. А ты, Агапий, к завтраку со мной за стол садись. Потолкуем.

Жизнь в городе быстро вернулась в привычное русло. Гриша же, напротив, никак не мог успокоиться. Как-то неправильно получилось у него с последней баталией. Вот, вроде, отогнали неприятеля, но ведь случайно, считай, это получилось. А как бы десант высаживаться стал не в гавани, а на любом из мысов?! Конечно, это неудобно, потому что до места основных событий, которых ожидал сельджукский командир, тогда пришлось бы добираться пешком довольно долго.

Так и катал царевич в голове разные варианты, да вот только тревога в душе от этого лишь усиливалась. А главное, создавалось впечатление, будто никто кроме него, да Наташи этого не понимал. Но женский разум всё-таки к делам военным неважно приспособлен, и кроме сочувствия и сопереживания от неё он так ничего и не добился. А у всех словно опьянение настало. Ликование затмило остальные чувства, и воевода, как олицетворение того факта, что превозмогли рыссы сельджуков, на своей шкуре почувствовал это со всей возможной силой. Ему низко кланялись встречные. Хотя, оно, по статусу полагалось, но тут кланялись как-то не так. Весело и вдохновенно, с желанием и просто от души. И его это тоже настораживало. Он ведь даже не юноша ещё. Отрок, чьё дело молчать и внимать словам мужей умудрённых опытом.

Так что, когда вечером лекарь Филипп заглянул пошептаться со своей дочкой, то к ужину его пригласили сразу. А потом гость был взят за пуговицу и препровождён в кабинет.