Сергей Калашников - Своё никому не отдам

Что же, им сейчас ветер в левый борт, а Ласточке — в правый. Сможет ли стадо баранов противостоять одинокому волку? Капитана этот вопрос тоже интересует, потому что команда поспешно банит стволы и пересчитывает снаряды и картузы.

Увы. Так и не узнали правильного ответа. Испы начали разворот, а погоня при таком ветре — дело исключительно длительное. Успеть бы в гавань войти, пока не заштилело. На вёслах они — что черепаха на суше. Медлительны и неповоротливы. Тесно гребцам, хоть и всего-то для четырёх вёсел места отыскались. А шлюпку спускать — дело хлопотное. Неудобные тут шлюпбалки, из-за вантов грот-мачты морока с ними.

Ослабший ветер и замедлившийся от этого ход, оказались благом для рыссов. В такие часы галеры и скампавеи делают то, что хотят. Замершие совсем или почти, грозные парусные корабли способны только грозить им издали, сурово зияя жерлами своих пушек. Вот и сейчас вслед уходящему флоту испов двинулось с полдюжины длинных приземистых гребных кораблей. Гриша ещё с удивлением подумал, что они могут сделать против больших пушек пузатых каракк, крутобоких нефов и строгих фрегатов?

Тем временем на Ласточке натянули убранные на время боя штаги грот-мачты и теперь стаксели и кливеры один за другим ставились командой в попытках уловить чуть слышное дыхание эола. Ванты бизани тоже натянули, и большой косой парус занял своё место.

Много новинок применено в оснастке этого весьма необычного сооружения. Скажем грот- ванты и бизань-штаги устроены не из канатов — это крепкие брусья, способные работать не только на растяжение, но и немного на сжатие. Поэтому, когда перед боем противоположные им крепления ослабляют и относят так, чтобы они не мешали ворочаться пушечным стволам, часть парусов ещё можно нести, не рискуя остаться без мачт. Во всяком случае, большой прямой грот, под которым и предполагается вести пальбу. Его брасы (верёвки, поворачивающие рей, к которому привязан парус) через блоки, прикрепленные к задней мачте, перенаправлены вниз под палубу, где расположены лебёдки. Ещё четыре лебёдки предназначены для быстрой уборки верёвочных вант и штагов, естественно, все с фиксаторами. Их из немецких земель везли: работа лучших механикусов.

Многие мелкие ухищрения буквально наполняют корпус этого плода полёта мысли государя и государыни, остуженных знаниями пусть и не слишком опытного, но хорошо осведомлённого кораблестроителя. И вот итог: проведён бой в результате которого два неприятельских корабля пошли ко дну, а многие другие знатно опечалены. И ни одного раненого в команде, не то, что убитого. Пушкари, правда, без задних ног. Наводчики и буссольщики ещё как-то шевелятся, а заряжающие и правильные так и норовят прилечь. Вот капитан и смотрит на них страдающими, как у прибитой собаки глазами. Надо бы в ухо съездить для порядку, но больше хочется пожалеть.

— А ну марш на места по-походному, мухи осенние, — наконец находит он правильное решение.

По-походному — это в койку. Лишнего простору здесь немного, поэтому у каждого есть своё местечко на рундуке или в подвесной койке, расположенной строго в определённом месте, куда и надлежит прибыть лицам в работах не занятым, дабы не мешать остальным.

У матросов верхней команды тоже такие места есть, где и провели они почти всё сражение, чтобы не оказаться на пути у носящихся, словно ошпаренные тараканы артиллеристов. Вот, вроде, длинный корабль, с галеон, пожалуй, но узкий уж очень и весь кривой изнутри. Появились уже на рёбрах балок, столбов и укосин стёсы, сделанные матросскими ножами. Это там, где коленкой врезались или чем иным. Вот и скруглили опасное место, зашкурили и покрасили. Обживаются.

Скампавея прибежала от горла залива, приняла буксирный канат, да и потащила за собой Ласточку. Слева галеоны, уходящие от места боя, огрызаются на попытки рысских гребных судов подойти для абордажа. Семь штук их у испов осталось. А пылающий бывший хвостовой в линии полыхнул крюйт-камерой. Наверное, затонет.

У пристани царя и царицу ожидали гвардейцы. Ещё какие-то солдаты теснили толпу, и карета ожидала в окружении конных.

— Как поняли, что я на борту? — спросил Гриша у молодца, приоткрывшего дверцу.

Тот глянул удивлённо и перевёл взор на мачту бомбардирского кораблика. Точно. Штандарт государя ползёт вниз, а команда на шкафуте смирно стоит со снятыми шапками и, как увидели, что обернулся их недавний пассажир, поклонилась.

Ответил тем же. Заслужили. А что крови не пролили за отечество, то не грех а благо великое. Наталья ладонь поднесла к треуголке, на иноземный манер почтение выражая, а толпа охнула и давай на колени валится, креститься и лбом в землю бить. Так и поехали.

Во дворце суета и роение. Государь пожаловал — радость-то какая. Хотя, поменьше как-то людей, чем раньше примечал. Наталью сразу отвёл в свой детский покой — чай не подерутся в одной кровати. Так что показал, где жить станут. Да и сундуки с нарядами тут так и стоят. Подруга нынче артиллеристом одета и узкие обтягивающие брюки, заправленные в высокие сапоги. У мужа её, князя Чертознаева, брюки эти мысли в голове на игривый лад поворачивают. Потому, от греха, стал показывать ей дворец. По пути, в кордегардии, перехватили они от рациона солдатского, а после, в саду, отыскал их боярин Кикин. Наставник государев.

— Григорий Иванович, рад видеть тебя в добром здравии. И тебе государыня Наталья Филипповна долгих лет и радостей.

— И ты, Борис Алексеевич, здрав будь. Небось, поведать о чём срочном желаешь? Так не томи.

— Да, государь. Наставить тебя обязан, как бояре приговорили. Что харчитесь вы со супругою от солдатского котла, в том греха нет, а вот людей знатных созывать к трапезе — это тут принято. Хоть бы и сами вы сыты были и даже ничего со стола не отведали, однако мужей достойных напотчевать в обычае у нас.

— Это я так понимаю, съехались бояре, и стол накрыт празднично?

— Истинно.

— Идём княгинюшка, — обратился Гриша к Наталье. — Переоденемся, как традиция велит, да и за пирок сядем со гостями достойными.

Пока меняли офицерский мундир девушки и иноземный наряд юноши на богатый сарафан с сорочкой и расшитый кафтан с длинной, до пят, рубахой, Наташка шепнула, что не иначе, отравления Кикин опасается и на то намекает. Не стал спорить.

Вышли в трапезную, пригласили собравшихся (много, однако, люду знатного сошлось, а он ведь и не знает никого толком), да и уселись вдвоём за столом на возвышении. Поглядели, как рассаживаются остальные участники ужина — всё тут по чину было, по старшинству, по родовитости, и, что интересно, место Кикина не шибко почётное, только что не совсем дальнее.