Андрей Посняков - Посол Господина Великого

— Сирота, сирота, — та закивала. — Полнейшая…

— Это хорошо… Хочешь к нам в обитель?

— Ой, матушка! Да всю жисть токмо про то и думала-надеялась!

— То ладно. Смотри, будешь меня слушать — не обижу. А покуда, пошли-ко…

Откинув со стены плотную ткань, игуменья отворила узкую дверцу…

За дверцей оказалась спальня. Ложе — широкое, медвежьей шкурой убрано, не то что в самой келье.

— Тут и ляжешь, в ногах. Помоги-ко разоблачиться.

Матушка-настоятельница сбросила с ног небольшие сапожки без каблука и, повернувшись к девице спиною, повелительно кивнула.

Дрожащими руками Феврония расстегнула фибулы.

Медленно сбросив одежды, обнаженная игуменья повернулась к девчонке и ласково положила ее руки к себе на плечи. Белое, красивое лицо, стройная фигура, тяжелые, налитые соком груди пылали жаром.

— Дай-ко сыму с тебя плат. Ой… Ты уж и обстрижена, где коса-то?

— Ммм…

— Не бойся, синеглазая. Давай-ко, подыми руци… Вот…

Сняв с Февронии летник, настоятельница провела руками по ее спине.

— Какая ж ты худая, нескладная… Ну… снимай сарафан-то.

— Ой, матушка… Совсем забыла… Меня ж послушницы ждут. Помолиться вместях договаривались, — девица испуганно прижала руки к груди. — Да и корзина моя там, и вещицы…

— После заберешь. Впрочем… Что за послушницы?

— Да есть там одни… Так я сбегаю, матушка? А то заждутся ведь, искать будут. Потом подумают невесть что…

— Ладно… Иди. Послушницам тем скажешь — ночевать в Евдоксиной келье будешь — она пуста сейчас. Запомнила?

— Запомнила, — кивнув, девица Феврония лукаво взглянула на обнаженную игуменью. — А ты… Ты, матушка, красива вельми. Я быстро обернусь!

— Ну, иди же. Да не задерживайся, дщерь…

— Мигом, матушка, мигом!

— Три раза стукнешь, не перепутай. Да плат накинь, чудо!

Выпроводив девицу, игуменья улеглась на широкое ложе и, проведя руками по бедрам, довольно улыбнулась:

— А ведь не так и стара еще… Не стара!

На ходу завязывая платок, девица Феврония быстро выбежала из кельи игуменьи. Потопала ногами, постояла немного, затем, прислушавшись, на цыпочках подобралась по коридору к двери. К той самой. За которой плакали…

Поскреблась тихохонько. Никакого результата!

Оглянувшись опасливо, постучала громче.

Дверь неожиданно распахнулась. На пороге стояла боярыня Софья — в монашеском платье, на голове плат черен, на плечах телогрея накинута. В больших золотисто-карих глазах стояли недавние слезы.

— Чего тебе, сестра?

— Впусти-ка, боярыня.

Зайдя, девица выглянула наружу, осмотрелась и лишь затем тихо прикрыла дверь. Обернулась:

— Поклон тебе от Олега Иваныча, боярыня Софья!

— Господи…

Боярыня тихо опустилась на узкую лавку, обхватив лицо руками.

— Скорей, боярыня! Не время слезы лить-проливать!

— Не время?

— Бежать надоть! Все в лесу ждет, рядком. И лошади, и одежка, и люди… Ну, и Олег Иваныч самолично! Все очи уж, поди, проглядел! Так что скорей собирайся, боярыня!

— Олег?! Да чего уж мне собирать-то? Готова я… Идем, девица. Скажи хоть, кто ты?

Феврония с усмешкой сняла платок.

— Господи! Никак, Гриша?! Гриша!!!

Со слезами на глазах, Софья обняла отрока и поцеловала его в губы.

— Идем, идем, Гриша.

«Ну, дают бабы, — подумал про себя отрок. — Не одна, так другая на шею вешается!»

Они быстро прошли по темному коридору, первым — Гришаня — дорогу оглядывал, за ним боярыня поспешала проворно.

— Как же мы выйдем-то? — на ходу шептала, спрашивала. — Без игуменьи благословения сторожа нас нипочем не выпустят.

— Верно, не выпустят. Олег Иваныч чрез стену махануть советовал. Разорвете, говорил, какую-то простыню… что это такое, не сказывал… свяжете. Ладно, придумаем. Вон, похоже, ход к стене!

Никем не замеченные, они вышли к стене, представлявшей собою высокий тын из крепких трехсаженных бревен. Со стороны двора к стене была пристроена небольшая площадка — заборол, где хранились увесистые камни да запас стрел на случай нападения — предосторожность по тем временам далеко не лишняя, даже в женском монастыре. На заборол вело узкое суковатое бревно с прибитыми там, где не хватало сучков, перекладинами.

— Лезем, боярыня!

Цепной пес Злоб выбрался из будки, забрехал, привязанный, — молодцы, девчонки, не подвели! Страшен пес, зубаст, лапы толстые, хвостище косматый. Из пасти пена! Как есть волкодлак-оборотень. Худо б было, ежели б не привязан был. Ну, а так — пусть себе лает! Только, конечно, поспешать надо.

На веревку изорвали Гришанин сарафан — не жалко ему носить его, что ли? — перебросили чрез тын… Спустились! Ух, и ловка боярыня, словно каждый день по веревкам лазит! Гришане-то боязно поначалу было, а эта… Уж и не скажешь, что не столь давно слезы лила-проливала!

Спустившись — ноги в руки — и к лесу. Гришка впереди — на коленки голые рубаху натягивал — стеснялся, за ним боярыня, плат по пути потеряла — волосы светлые на ветру растрепались, вьются. Обернулся Гришаня — не Софья то — валькирия-дева!

В лес вбежав, остановились. Нет вокруг никого! А холодно, между прочим, особливо Гришане, в рубахе-то одной поди-ка, побегай…

— Где ж они?

Где… Если б знать.

А! Вот, кажется, лошадь заржала. Ага… И тени какие-то в лесу, близ, замаячили…

А вдруг — не те? Вдруг шиши какие лесные, шпыни ненадобные?

Гришаня ветку увесистую с земли поднял, что попалась под руку, вернее — под ногу, за березу толстую спрятался, ежели что… Софья тоже затаилась. Ждали.

— Эй, Гри-и-иша!!! Со-о-офья!!!

Закричали тени-то… Свои!

Боярыня первой навстречу кинулась — волосы по плечам, валькирия!

— Олег!

— Софья…

— Ну, ну! Хватит целоваться-то, успеете. Одежку скорей давайте, замерз однако.

Вскочив на приготовленных лошадей, поскакали. Быстро скакали, проворно. Хоть и не ждал Олег Иваныч столь рано погони, однако Гришаня подгонял — сказал, что обязательно скоро погонятся, и солнце взойти не успеет. Почему так — не сказывал, но говорил уверенно, видно, знал что-то.

— Где, ты говоришь, Ставр-то с людями? — на скаку кричал отрок Олексахе.

— В монастыре мужском, Мирожском, рядом тут, за холмом только.

— Поспешать надо, им собраться недолго. А дорога тут одна.

Как в воду глядел отрок!

Далеко еще было до рассвета — едва Гришаня с Софьей к лесу припустили — как открылись ворота обители женской. Выскочила на коне послушница, разъяренной игуменьей за боярином Ставром посланная. В Мирожском Ставровы люди не долго не копошились. Услыхали только про побег Софьин, собрались споро.

Ставр на скаку усмехался. Нехорошо усмехался — короткий путь знал. Никуда от него Софья не денется, как и вызволители ее, курвины дети. Перехватим, ужо посчитаемся!