Андрей Посняков - Посол Господина Великого

Олег Иваныч не поверил глазам. Невероятно… Быть того не может.

— Олексаха, ты ли?

Водяной вздрогнул. Сверкнул страшно глазами — то молния отразилась. И вдруг, бросив дагассу, с ужасным воплем бросился прочь.

— Упырь! — громко кричал он, развивая невероятную скорость. — Упырь!

Олег Иваныч вскочил на коня, бросил подмастерьям, чтоб перегружали медь, как подойдут телеги.

— Я — скоро! Посмотрим, кто из нас упырь…

Покрытый болотной тиной, Олексаха, немного пробежав по Московской дороге, резко свернул на улицу Федорова, что тянулась параллельно ручью. Дождь лил уже меньше, и гроза вроде бы переставала — поднявшийся ветер медленно сносил тучу на запад, куда-то за Неревский конец.

— Эй, Олексаха! Постой! Да погоди же! Ну, блин, марафонец хренов…

Услыхав последнюю фразу, Олексаха неожиданно остановился:

— Ну-ка, повтори, нелюдь!

— Сам ты нелюдь! Чего обзываешься?

Медленно, недоверчиво взирая на Олега Иваныча, Олексаха подошел ближе и вытащил из-под рубахи нательный крестик.

— Изыди, сатана!

— А вот фиг тебе! Не изыду!

Олег Иваныч передернул плечами, но с лошади не сошел, чтоб не спугнуть Олексаху. Тот сделал еще пару шажков. Остановился:

— А ну-ка, перекрестись!

— Да пожалуйста, жалко, что ли?

Олег Иваныч размашисто перекрестился и, в свою очередь вытащив из-под рубахи крест, продемонстрировал его Олексахе:

— Ну, теперь-то признал?

— Признал, — широко улыбнулся парень. — Я уж думал, Олег Иваныч, сгинул ты в пучине морской, а ты вон…

По щекам парня потекли слезы.

Олег Иваныч слез с коня, обнялся с Олексахой.

— Эх, паря, ты даже не представляешь, как же я рад тебя видеть. Что же с вами тогда случилось?

— Да ничего, — Олексаха пожал мокрыми плечами. — Словили нас разбойные рожи. Софью-то потом выкупили, а Гришаня… похоже, того… сгинул…

— Ладно, после обскажешь, в подробностях, — Олег Иваныч сжал губы. — Сейчас закончу небольшое дельце и — ко мне! Там и поговорим ладом.

Уже под утро, в чистых сухих рубахах, они уселись за стол в Олеговой горнице, на углу Ильинской и Славной. Старый, скособоченный от ран служка Пафнутий растопил печь, выставил яства, плеснул березовицы пьяной.

Пираты Хорна ван Зельде настигли их почти сразу — как только набежавшая волна скрыла лодку с Олегом Иванычем. Опытный ван Зельде быстро разгадал их замысел — да и какой еще другой план мог быть у находящихся на острове пленников? Они и не сопротивлялись особо, потрясенные страшной смертью Олега — все хорошо видели, как треснула, напоровшись на камень, лодка и синяя морская пучина поглотила обломки…

Их, Олексаху с Гришаней, хорошенько избив, бросили в подвал, а Софью вполне учтиво препроводили в комнату. В ту же, где она и была. Примерно где-то через неделю приплыли на шебеке посланцы. Сам-то Олексаха их не видел, Гришаня рассказывал, его толмачить брали. Трое — новгородцев, остальные — немцы из Нарвы. Сказывали, что рыбаки, хотя неизвестно еще, что это за рыбаки такие были. Когда прощались с Софьей, и Олексаха их увидал. По рожам — сущие разбойники. Особенно один — с родинкой во всю щеку…

— Не, не как у тебя, Олег Иваныч, боле гораздо! Вот уж поистине — бог шельму метит.

В общем, увезли Софью. Та напоследок просила ван Зельде подождать немного. Дескать — сама роду в Новгороде не последнего — выкупит Олексаху с Гришаней, уж на такое дело всяко денег найдет. Ван Зельде кивнул милостиво — хоть и жесток был, сволочь, а все ж выгоду свою знал. Получше к пленникам отношение стало: из подвала сырого в светлицу перевели, окна, правда, ставнями заложили — да все лучше, чем в подполе-то. Тут на море бури начались, с неделю ветра буйствовали. Вот всю-то неделю и не разбойничали пираты — сидели тихонько на острове, бездельем маялись. Сам ван Зельде в каморку к пленникам зачастил — с Гришаней в шахматы игрывал. Один не ходил, однако — осторожничал. Завсегда пара оглоедов с мечами да копьями у стен стояла — глазищами зыркали. Гришаню, что ли, паслись эдак, иль Олексаху — бог весть. Потом кораблишко в гавань пиратскую заскочил, от непогоды укрыться. Большой корабль, высокий — «карвель» называется или вроде того. Польский. Именем — «Мария Магдалина». Шкипер — ван Зельде знакомец давний — видно, раньше вместе пиратствовали. С ним пара знатных поляков — шляхтичей. Ходили по пирсу — разодеты, что твои павлины — звенели саблями. Потом напились пьяными — песни горланили. Ван Зельде с одним шляхтичем, который еще на ногах держался, к пленникам поднялись — в шахматы поиграть. Шляхтич, уж на что пьяный, а как увидел Гришу — аж ус у него задергался. Подмигнул зачем-то отроку. Ван Зельде скоро играть надоело — шляхтич за доску сел. Ван Зельде смотрел сперва, таращился, потом рукой махнул, ушел. С ним и охранники его. Шляхтич, как один остался, протрезвел весь… А ну — говорит — Григорий-свет, рассказывай, как тут очутился да как его друже пан Завойский поживает. По-русски балакал шляхтич-то, смешно правда, но ничего, понять можно.

Гришаня и поведал все, в краткости, ясное дело. И про то, как пан Завойский поживает. Никак уже, похоже, не поживает, сгинул в морской пучине!

Услыхав про то, шляхтич кулаком по доске шахматной двинул — аж фигуры полетели — видать, расстроился сильно. Потом на нас посмотрел, сказал, чтоб ждали… Чего только — не сказал. Его Кшиштофом звали, шляхтича-то. Шкипер, сказал, на «Марии Магдалине», сволочь редкостная, однако и пьяница. Сейчас с ван Зельде ужрались, а утром в путь надо, в Познань, в «ридны пенаты». Так что — ждать велел…

Гришаня обрадовался, заходил по каморке, что твой кот мартовский. Только что не хвост трубой. К утру явился-таки шляхтич — не обманул. Друзьям Олега Иваныча, говорит, все сделаю и даже того больше, помогу, как смогу, из плена пиратского выбраться. Сказал — сделал. Одежку принес — плащи с капюшонами. Подмигнул, пошли, мол. На корабль весело шли — песню орали. Какую-то «Зборовскую». Сзади четверо шкипера тащили. Изрядно храпел шкипер-то, да иногда, просыпаясь, ругался. Диавола поминал, словно отца родного, прости господи! Погрузились на корабль — отчалили засветло. Буря-то кончилась, нам во благо. Как вышли из бухты, парусами ветер хватанули… Уж на что хольк или фрейкогг кораблишки быстрые, а уж этот… «карвель» — не плыл — летел птицей небесной! Хорош корабль, сказать нечего. Пушки по бортам велики — не то что кулеврины на «Благословенной Марте», вечная будь память купцу Иоганну Штюрмеру да его команде, шайкой пиратской убиенной. А перестроили разбойники «Благословенную Марту»-то — надстройки снесли — пушек понаставили, — куда как грозен стал кораблишко — но, конечно, не чета «Марии Магдалине».

Ну, погони-то мы с Гришаней не ждали — пойди-ка, угонись — но, грешным делом, думали — проспится шкипер, за нас примется: кто таковы да откель… Кабы еще не надумал повернуть обратно — дружку своему, ван Зельде, нас возвернуть. Ничего подобного! Кшиштоф и скрывать не стал, кто мы с Гришаней такие. Так и сказал — от ван Зельде пленники беглые. Шкипер смеялся долго — аж покраснел весь. Ван Зельде-то, оказывается, у него в прошлый вечер все золотишко в кости выиграл — совсем, можно сказать, без порток оставил. Шкипер наш его все каким-то мудреным словом называл — каналья. Радовался, что «эта каналья ван Зельде хоть что-то потерял»! Так и плыли, весело. В Познань придя, простились с Кшиштофом. «Мария Магдалина» на следующий день с утра дале отправилась. То ли в Данию, то ли в Англию. В каперы наниматься, чтоб не так просто разбойничать, а по грамоте королевской. Хотя — разбой, он и есть разбой, хоть по грамоте, хоть как… А мы с Гришаней в Данциге на нарвское суденышко сели. Хорошо — Кшиштоф на дорогу серебришка подкинул, не пожадничал — вот ведь душа-человек, хоть и поляк да католик. Ну, люди, они разные бывают. И в басурманских странах хорошие есть, и на Москве, не только в Новгороде, где и шильников всяких хватает, типа боярина Ставра да людишек его непотребных.