Комбат Найтов - День не задался

— Я тебя люблю, маленькая моя!

— Я выше тебя на 8-10 сантиметров! — она уложила голову мне на грудь и сжала своими ладошками мои руки.

— И что? Это тебе мешает?

— Нисколечки! Но мне интересно, насколько это мешает тебе? — она завозилась с брюками, сбросила сапоги и забралась полностью под одеяло.

— У меня есть один большой секрет: я всё это делаю в первый раз в жизни. Но, мне всё это очень нравится. Я тебя люблю, Павел! — она повернулась лицом ко мне, и наши губы слились в долгом поцелуе. Больше слов не было. Только то, что нас уже не разлучить.

К сожалению, это были грёзы! Реально, через день Люда ушла на катере в Рамбов, в свою бригаду, и, наверное, в тот же день пошла на нейтралку. Мы летали на штурмовку, вялые и вязкие бои с истребителями немцев, морозы, битва под Москвой. Всё это прошло мимо нас, не задев смертельными шипами.

На Новый Год Людмила сказала, что у нас есть маленькие проблемы: у неё не пошли месячные. А я не знал, где живут мои родители! Я пошёл к майору Охтеню с рапортом о переводе Люды в наш полк. Командир был пьян, и нёс околесицу, но рапорт подписал. Люда надулась на меня, хотя я сделал всё то, что было нужно. Но ночью я был вознаграждён полностью:

— Господи, как я соскучилась! — прошептала Людмила мне на ухо!

Рано утром меня выдернул из койки сигнал тревоги. Форсируя не полностью прогретые двигатели, полк уходил в бой. Моя пара пристроилась последней. Затем был долгий и муторный бой с 54 эскадрой. Немцы подтягивали резервы, мы – тоже, но мы знали, что это всё – отвлекающий манёвр. Требовался решительный удар. Но сил на него ни у кого не было.

Потом начались неприятности. У меня было больше всех сбитых на всем Ленинградском фронте: 14, из них 9 истребителей. Пришлось выступать на фронтовой конференции. Я "не узнал" комиссара 5-го иап (откуда я мог его знать? Я его в глаза не видел!!!). Плюс, автором письма какой-то девицы, которое я нашёл у себя в кармане после первого боя, оказалась его дочь. Два раза какие-то письма приходили, я их рвал, не читая. Изобразить почерк Титова я не мог. Отношения совершенно не известны. На фига мне это нужно? Я "пошёл в отказ": ничего не помню, контузия: взрыв пушечного снаряда за бронеспинкой, в двух сантиметрах от головы. Никому ничего не говорил, так как боялся, что спишут по здоровью. Но выкрутиться не удалось. Видимо, у комиссара было прикрытие. Нас арестовали, и меня, и Людмилу. Посадили в ПС-84 и повезли на Большую землю. У Жихарёво мы были атакованы "мессерами". Несколько очередей пробило корпус. Были убиты два сержанта НКВД, техник самолёта, мы вошли в пикирование. Я вполз в кабину. Оба пилота убиты, самолёт падает. Удалось освободить место командира и сесть за штурвал. Тяну штурвал на себя, самолёт слушается. Выровнялся у самой земли. "Мессера" не отстают. Людмила села на место стрелка и двумя короткими очередями отправила обоих "мессеров" на землю. Снайпер, всё-таки. Но, бензобаки пробиты, левый двигатель заклинило, стабилизатор, практически, представляет из себя мочалку. До линии Волховского фронта 15 километров. А высота 400 метров. Ползу, чуть ли не деревья цепляю. Перевалил за Лаврово, тут уже наши, и сел на брюхо сразу за линией фронта. Попался на глаза командующему 4-й армией генералу Мерецкову. Кто-то из убитых вёз ему пакет. Доложил, что арестованный лейтенант Титов посадил подбитый транспортник, и готов следовать к месту ареста.

— У тебя с головой, лейтенант, как, всё в порядке?

— Вроде да!

— Ты из какого полка?

— 13-й иап КБФ.

— Если бы эти бумаги попали немцам, была бы полная задница! Возвращаешься домой. Следствие по тебе будет закрыто. Я распоряжусь, чтобы тебе дали У-2. Гаврилов! Что там у тебя по лейтенанту?

— Измена Родине. Не помнит никого из своего старого полка. Похоже на амнезию. Вроде бы контузия, но записей в медицинской книжке об этом нет.

— Лейтенант! Контузия была?

— Да, товарищ генерал, но я её скрыл. Списать могли.

Мерецков подошёл ко мне, посмотрел в глаза:

— Воюй, лейтенант! А это кто?

— Моя жена.

— Её за что?

— Не знаю, товарищ генерал. Она была снайпером 6 БрМП в Рамбове. Сейчас – оружейница 13-го иап.

— Это теперь не 13-й иап, а 4-й гвардейский иап, товарищ гвардии лейтенант и гвардии главный старшина. Ещё раз спасибо, гвардейцы, что посадили самолёт.

Возвращение не было триумфальным. Мое место уже занято, моя землянка тоже. Охтеня сняли с должности, он последнее время много пил и перестал летать. Новый командир – из моего старого 5-го полка. Он меня помнит, я его не знаю. Возвращать меня на должность командира 4-й эскадрильи он отказался. Самолёт мне не вернули. Я стал "безлошадным". Это совсем плохо. Самолётов нет, а болтающихся без дела лётчиков много. Жить нам стало негде. Люда поселилась в землянке оружейниц и крутила ручку машинки, набивая пулемётные ленты. Я бросил вещмешок в землянку 2 эскадрильи, меня направили туда рядовым лётчиком, и пошёл в штаб бригады. Романенко и комиссар Иванов выслушали меня, я показал сопроводительное письмо особого отдела 4-й армии, рассказал о том, что случилось после прилёта обратно, и что у меня отобрали самолёт. Романенко снял трубку и приказал Михайлову прибыть в штаб бригады. Разговор у них шёл на повышенных тонах.

— Я этого разгильдяя знаю с 40-го года! У него вечно что-нибудь не так, как у людей! То заблудится, то напьётся, то драку устроит, то самолёт поломает!

— Он у меня в полку с августа 41-го. Я его командиром 13-й эскадрильи поставил, и не за красивые глаза. У него больше всех сбитых на всем Ленинградском фронте, и самые маленькие потери: с сентября эскадрилья потеряла только одного человека и два самолёта. Ты что ж творишь? Не успел полк принять, а уже раздербанил лучшую эскадрилью полка?

— Но он же под следствием был! Как я могу ему доверять?

— Ты вот это читал? — Романенко сунул ему в лицо постановление Особого отдела об остановке следствия. — Мало ли что на фронте может произойти. Не помнит он ничего, что было до 21 июля 41 года. Отца с матерью не помнит, но летает и бьёт фашистов. Не знаю как тебе, а мне этого достаточно.

Тут в штаб вошла в полном составе моя бывшая эскадрилья. Стоят, прислушиваются к разговору. Романенко повернулся к ним:

— А вы чего сюда припёрлись?

— Из-за командира! — сказал Макеев. — Командир вернулся, а его во вторую перевели. Просим вернуть нам командира. Несправедливо это!

— Слышишь, Борис Иванович, что люди говорят?

Крупное лицо Михайлова было красным, глаза упрямо смотрели куда-то в сторону, кулаки сжимались и разжимались. Он вступил в должность три дня назад, ещё не был гвардейцем. Все знали, что у него один сбитый с потерей собственного самолёта.

— Что молчишь, подполковник? — продолжил Романенко. — Сказать нечего? Не с того ты начал! Радоваться должен, что такой человек в полк вернулся! Верни ему и должность, и самолёт. Это мой приказ. А ты, Павел Петрович, зла на командира не держи, и оденься по форме. Звание старший лейтенант тебе присвоили перед самым арестом, но не объявляли из-за этого. Всё, товарищи командиры, концерт окончен! Все в полк!