Диана Удовиченко - Клинок инквизиции

– Он звонит в колокола… – подхватил пронзительный женский.

Настя закусила губы, чтобы не застонать от боли, которую вызывали эти звуки. Голову словно охватило горящим обручем, хотелось повторять слова за призраками, встать, пойти за ними, встретиться наконец с повелителем… «Еще чуть-чуть – и я сойду с ума», – подумала она.

Монстр разжал скользкие ледяные объятия, лишь когда монастырский колокол пробил четыре раза. Неохотно оторвался от добычи, поднялся, уркнул на прощание и заковылял прочь из камеры, оставив в память о себе следы вонючей слизи на платье. С ним исчезли и голоса. Настя упала на четвереньки, ее вырвало – то ли от омерзения, то ли от пережитого ужаса.

Наутро сестра Ортензия, увидев выломанную решетку и Настю, дрожащую на маленьком клочке соломы, не сказала ничего, лишь махнула рукой, приглашая следовать за нею.

Привратница отвела девушку в келью матери Анны. Аббатиса с некоторым недоумением оглядела покрытую пятнами высохшей слизи одежду Насти, принюхалась…

– В подвале уж больно сыро, – с намеком произнесла сестра Ортензия.

Аббатиса и привратница обменялись понимающими взглядами.

– Ступай в баню, сестра, и выстирай одежду, – приказала мать Анна. – Вечером приступишь к работе в скриптории.

Служанка старательно расчесала белокурые волосы, заплела на ночь. Расправила постель, тщательно взбила подушку, сунула грелку под одеяло. Сделала книксен и вышла.

Корина поднялась со скамьи, перекинула косы за плечи. Они были толстые, длинные, до самого пояса – ее гордость и предмет постоянной заботы.

– Спокойной ночи, Коринхен. – В комнату заглянула матушка в ночном чепце. – Не забудь прочесть на ночь молитву.

Корина улыбнулась про себя: она уже невеста, пятнадцать лет, а матушка все опекает ее, словно младенца. Опустившись на колени, прочла молитву, прося у Господа милосердия и защиты. Потом вынула грелку, дунула на свечу и улеглась в постель.

За окном завывал ветер, голые ветви деревьев бились о стекло. Октябрьская ночь была неуютной, тревожной. В такую ночь плохо тем, кто в пути или не имеет крова над головой. А дома тепло, уютно, хорошо… Корина плотнее завернулась в одеяло, закрыла глаза и задремала.

Мощный удар сотряс окно, вынес мелкий переплет. Фонтаном ударили в комнату осколки стекла, разлетелись по полу, осыпали кровать. Корина подскочила, взвизгнула, вжалась в угол кровати, загораживаясь руками от огромного черного силуэта, который неумолимо приближался к ней. На сгустке мрака желтыми звездами горели глаза. Существо легко подхватило девушку и выпрыгнуло в окно.

Наверное, Господь не услышал молитву о защите…

– Если твоя тварь еще раз, чтоб она сдохла, залезет мне в постель, так и знай: я ее придавлю! – рычал демонолог.

– Брунхильда хорошая, она просто погреться хотела! – защищался Аарон.

– Не тронь мальчишку, белый! – насмешливый грудной голос Розы.

– И тебя б заодно придавить не вредно, чтоб ты сдохла!

– А меня за что? Я к тебе в постель не лезу, и не мечтай даже.

– Еще не хватало! – злобно сплюнул Клаус.

Не отрывая взгляда от книги, Сенкевич усмехнулся. Его команда, как всегда в свободное время, упоенно переругивалась. Задорная злобность альбиноса даже забавляла: Клаус был социопатом, мизантропом, интровертом, а заодно ярым женоненавистником. Привык к одиночеству, а тут в доме куча народу, да среди них еще и красивая цыганка. Розу демонолог сразу невзлюбил, она не оставалась в долгу, платила насмешками и издевками. Однако не дело, когда в команде такой разлад. Сенкевич все же решил вмешаться и миролюбиво заметил:

– Клаус, нельзя так разговаривать с дамами.

– Ненавижу баб, чтоб они сдохли.

– Я понял. Ты вообще ненавидишь людей.

– Бабы не люди, – фыркнул альбинос.

– Оставь его, красивый, пусть бесится, – плеча коснулась легкая рука. – Что тебя заботит? Грустно тебе? Вижу, болит что-то…

У Розы была удивительная способность тонко улавливать настроение Сенкевича. Иногда казалось, цыганка умеет читать его мысли. Она всегда оказывалась рядом, когда ему было плохо, находила нужные слова – простые, теплые, ласковые.

Сенкевич взял ее за руку:

– Так, ерунда, кости ломит – видно, старый стал. Посиди со мной.

Сегодня утром он проснулся от странного ощущения: знобило, болели руки и ноги, а во рту поселился неприятный металлический привкус. Облизав пересохшие растрескавшиеся губы, Сенкевич почувствовал на них кровь.

Роза опустилась на лавку рядом с ним:

– Ничего, красивый, все хорошо будет.

– Может, карты раскинешь?

– Ты – мой табор теперь, на тебя нельзя. Но я и так скажу: все получится, красивый. – Цыганка ласково погладила его пальцы, заглянула в глаза. – Ты сильный, ты все сможешь. А потом ты уйдешь…

Опустила взгляд. На красивом лице – грустная улыбка.

– Куда же, Роза? Мы ведь решили, что уйдем вместе.

– Того я не вижу. Но так всегда бывает в жизни: самые дорогие непременно уходят…

Ощутив непривычные жалость и нежность, Сенкевич осторожно коснулся пальцами ее щеки:

– Не расстраивайся, Роза. Если и расстанемся, то не скоро. Еще успею тебе надоесть…

Она порывисто схватила его за руки:

– Не говори так! Ты мне никогда не надоешь!

Сенкевич рассмеялся и обнял ее, погладил по плечу. Роза обхватила его за шею, на мгновение тесно прижалась. От нее пахло розовым маслом и, как всегда, – еле ощутимо – травой и костром. Сенкевич ощущал через рубаху упругость ничем не стесненной груди. Выпускать девушку из объятий не хотелось, но он сделал над собой усилие, ласково отстранил ее:

– Ступай, моя хорошая. Мне нужно поработать.

Роза вздохнула, поднялась с лавки. Сенкевич проводил взглядом ее гибкую фигуру и снова задумался.

– Катрин Генот, жена горшечника. Порча, гадания, темные ритуалы.

– Сила есть или так, балуется?

– Кто знает. – Плюгавый человек в драном одеянии почесал лысеющую макушку. – Соседи ее боятся, говорят, одним взглядом может смертельную болезнь навести.

– Хорошо. – Сенкевич обмакнул перо в чернильницу, заскреб по пергаменту. – Побеседовать. Ничего определенного не говорить, не обещать, так, осторожно для начала… Кто еще?

– Франц Бюирман, торговец тканями. Астрология, алхимия, вызов бесов.

– Человеческие жертвоприношения?

– Слухи ходят, у нищих младенчика покупал.

– Побеседовать. – Сенкевич брезгливо поморщился, но добавил Бюирмана в список будущих подданных.

Средневековье – дети не считаны, бабы рожают без конца. Выживает хорошо если половина: болезни, голод, нищета, эпидемии. Даже оставшихся не все родители могут прокормить. Детская жизнь не стоит ни черта, да и вообще – жизнь. Потому ребенка для жертвоприношения легко купить у бедняков. Иная мать лишь вздохнет с облегчением, искать младенца никто не станет.