Владимир Ящерицын - Договор

При виде богини мать опустила голову, а атретасы с лёгким оружейным лязгом упали на колени.

Раздавшийся звук голоса Элос, казалось, рождался в каждой точке её Храма.

– Я вижу, Таенори, ты в плохом настроении? Что случилось? – Богиня позволила себе лёгкую усмешку.

– На нас напали в пути, моя богиня.

– И кто же посмел побеспокоить Матриарха в такой день?

– Я не знаю, моя богиня, но в нападении участвовал высший вампир со своим выводком.

– Наверное, это было весело! – Богиня звонко рассмеялась. – Но мы здесь не из-за этого, ведь так? – вкрадчиво поинтересовалась она. – Это твой сын?

– Да, моя богиня. Мы с арирами вашего Храма уже утвердили его имя.

– Что ж, утвердили так утвердили.

Богиня, находившаяся метрах в десяти от нас, вдруг очутилась рядом. Мать от неожиданности отшатнулась.

– Дай мне его!

Таенори, напрягшись, протянула меня богине.

Я почувствовал страх матери и свой нарастающий ужас. Богиня взяла меня под руки и посмотрела в глаза: «У тебя будут столетия, чтобы привыкнуть к своему новому имени». Это была явно не моя мысль, но ключевое слово в ней было – «будут». Значит, я переживу данный отрезок времени.

Мне показалось, что меня засасывает. Мой дар выплеснулся сам, и гигантский столб пламени оказался жалким огоньком спички в огромном тёмном ангаре. Чужая сила заставила столб багрового пламени раскрыться цветком, выпуская из себя разноцветные прожилки, которые, обретя свободу, тут же в восемь разноцветных сфер дважды обернулись вокруг центра. Оранжевое пламя моего дара стало гаснуть, но разноцветные сферы начали испускать энергию, которая, словно туман, стала выпадать на центральную точку. Когда пламя совсем погасло, его место уже занимал довольно плотный сгусток энергии, напоминающий звезду с хаотично возникающими протуберанцами.

В следующее мгновение я осознал себя снова на руках своей матери, несущей меня к выходу под звонкий смех верховной богини Тьмы Элос.

Ощущение было как после полбутылки водки на голодный желудок. Мне временами казалось, что весь мир вращается вокруг меня, а временами было откровенно хреново. В пути меня жутко укачало, и, если бы было чем, я бы точно «отводопадил».

Возращение домой помнится смутно, а под конец я вообще заснул.

Проснувшись на следующий день, я обнаружил в Доме суету. Как мне объяснила служанка, сегодня день представления меня Дому. Во всём Доме будет вечером праздник, на котором объявят моё имя и представят меня всем родственникам.

Меня приодели чужие служанки, которые потом удалились, оставив меня сидеть на кровати. Вскоре появилась моя орин с маленькими расшитыми полусапожками – моей первой обувью. Натянув их с помощью орин, я почувствовал себя скованным. Орин помогла мне подняться, и я увидел себя в стоящем зеркале. На меня смотрел толстенький карапуз с короткими, чуть заострёнными ушками, ослепительно-белой кожей, круглым лицом и очень серьёзным взглядом. Я вздохнул и пошёл в гостиную завтракать. Завтрак тоже удивил – меня дожидалась маленькая тарелка какой-то каши и ставшее уже обыденным молоко. Поискав ложку, я обнаружил её в руке моей орин – она решила меня кормить. Не буду я, наверное, выделяться – пусть кормит.

Съев кашу, я почувствовал себя бурдюком, неспособным к движению, но эту проблему решила моя служанка, взяв меня на руки. Она принесла меня в чьи-то огромные покои. Спустя пару минут пришла мать, одетая, как обычно, в вызывающе легкомысленный наряд. Сделав нам знак следовать за ней, она распахнула высокие двустворчатые двери и вошла в помещение за ними. Это оказался почти обычный элитный очень большой рабочий кабинет: в дальней стене было узкое, меньше полуметра, окно, боковые стены были заставлены книжными шкафами, буквально забитыми книгами, на полу лежал толстый ковёр, на котором стоял письменный стол с аккуратными стопками каких-то деловых документов и книг. Стены были обшиты чем-то очень похожим на лакированное дерево, а по углам серого потолка свисали короткие магические светильники, светящиеся мягким желтоватым светом.

Мать обошла стол своей плывущей походкой и уселась в кресло, обтянутое тёмной кожей. Получившийся контраст белой кожи атар и тёмного кресла завораживал. Орин под тяжёлым взглядом матери посадила меня в одно из кресел, расположенных напротив неё, и замерла за моей спиной, почти не дыша. Мать медленно оглядела меня и, скользнув взглядом из-под пушистых ресниц по свитку, лежащему перед ней на столе, произнесла:

– Сейчас, мой сын, ты познакомишься со всеми своими родственниками, сёстрами и братьями. Хоть многие и считают, что это рано, я думаю, опираясь на доклад твоих учителей, что ты готов к вступлению в семью. Со всеми вытекающими правами и обязанностями. Ты меня понимаешь, Ашерас?

– Да, мама.

– И ещё, с данного момента ты должен называть меня, при любых встречах, где присутствует хоть кто-то, включая орин, кроме нас двоих, – Матриарх, и никак иначе. Я ясно выразилась?

Вот и первый айсберг.

– Да, Матриарх.

– Ну что ж, хорошо, что я в тебе не ошиблась. – Мать встала с кресла и не спеша подошла ко мне. От её походки я на мгновение забыл, где я и кто я. Остановившись рядом, мать протянула мне руку: – Идём, Ашерас.

Она взяла меня за правую руку и, наклонившись влево, из-за того что я доставал ей ладошкой только чуть выше колена, медленно вывела из кабинета. Пройдясь по длинному коридору, мы вошли в довольно большую комнату. Первое, что бросилось в глаза, – все присутствующие в ней были атар.

Почти все разбиты на пары, и, на мой взгляд, в комнате был настоящий светский приём, где все почти равны по статусу и давно друг друга знают. Но была одна многочисленная группа: высокий беловолосый Высший разговаривал с черноволосыми молодыми атар, внимающими каждому его слову. Две моих старших пепельно-волосых сестры сидели в креслах напротив и сверлили друг друга глазами. Две других сестры, черноволосые, намного моложе и ниже окружающих, почти дети, с интересом наблюдали и тихо комментировали их молчаливый поединок. Ещё один высокий беловолосый атар разговаривал с моим отцом. Последняя беловолосая Высшая, будучи одета только в боевые штаны с многочисленными ножнами с оружием, просто отдыхала, полуобнажённая, сидя в глубоком кресле и держа золотой кубок в правой изящной руке, покоящейся на мягком подлокотнике. Её куртка была небрежно брошена на высокую спинку кресла. Выражением лица и позой она напоминала престарелую скучающую львицу, которую отнюдь не веселят игры малых львят и которой уже начхать на мнение всех и в особенности, как я бы сказал в моём земном мире, на мнение туристов, фотографирующих её из машины.