Юрий Валин - Братья и сестры по оружию. Связные из будущего (сборник)

Катя предпочла войти в город пешочком, без помпы. Личный состав потел под тяжестью мешков с вещичками и «шрифтом», но не возражал. План был прост — устроиться где-нибудь на окраине, припрятать компрометирующий груз и уже потом, не торопясь, изыскивать возможности эвакуации за море.

Стараясь избегать людных мест, сразу свернули в тихие переулки. Прошли по улочке, затененной старыми акациями, рядком тянулись обшарпанные домишки из ракушечника, легкомысленно тявкала собачонка за старым забором. Без особого интереса за прохожими наблюдал дед, сидящий на лавке, — за последнее время в городе видели уйму военных и полувоенных людей в самых разнообразных мундирах, погонах, бантах и нашивках.

У перекрестка скучали продавцы крошечного базарчика, в основном продавали овощи. Между кабачками и помидорами затесался господин с растрепанными томиками сочинений «Тысячи и одной ночи» и целой коллекцией очков, пенсне и моноклей с треснутыми стеклами. Вероятно, оптические приборы пользовались повышенным спросом на окраине славного города. Часть разведгруппы с огромным интересом уставилась на обшарпанный старинный лорнет. Саму Катю больше интересовали бутыли молока — в последнее время с молочными продуктами как-то не заладилось. Не успела подумать, Прот уже сдвинул картуз на затылок и принялся торговаться с молочницей. Витка тоже с кем-то бойко болтала на своем хохло-польском идише.

Домик, куда привел босоногий и всезнающий десятилетний абориген, стоял в тени, до крыши оплетенный виноградом. Курлыкали голуби, ветер доносил запах близкого моря. Местечко безлюдное, за забором начинается пустырь. Витка договаривалась с хозяином о постое. Остальные устало сидели на рассохшемся бревне — молочная бутылка уже опустела, хотелось разуться и пообедать по-настоящему. Прот тянул носом:

— Вот оно, море, да?

— Оно самое, — снисходительно сказал Герман. — Еще насмотришься. Надоест до тошноты.

— Що ты пугаешь? — обиделся Пашка. — Море — это море. Разве оно надоест? Ты, Протка, не слушай его благородие. Герман у нас все видел, все знает. Эстет, хм.

— Не митингуй, — прапорщик улыбнулся, машинально скребя ногтем пятно на ветхих брюках. — Я к тому, что меня на пароходе здорово мутило. Прямо как вспомню, так передергивает. Мне тогда семь лет было, родители меня в Ялту возили.

— Да, — вздохнул Пашка. — А я с батей в Ростов ездил. У-у, вот то поездка была. Что-то наша Витка пропала?

Девчонка выглянула из дома:

— Хозяин говорит — без сына решити никак не можэ. Подождать потребно.

— Витуля, ты там смотри, — пробормотала Катя. — Может, другой отель поищем?

— Да що вы, Катерина Еорьевна? Хозяйка вже оладки кабачковы пэче.

Хозяйский сын явился минут через пять. Не один — в сопровождении трех крепких сотоварищей.

— Кем будете, гости дорогие? — мордатый сынок учтиво приподнял картуз с лакированным козырьком. — Документики имеются или как?

— Документы в порядке, — сказал Пашка, поднимаясь. — А вы сами-то кто, щобы документы требовать?

— Ты, товарищ, сиди-сиди, — костлявый мужчина цепко кинул ладонь на кобуру Пашкиного «нагана». — Мы, люди смирные, не обидим.

Узколицый тип, оставшийся у калитки, театральным жестом извлек из-за пояса «браунинг», многозначительно покачал оружием в воздухе, другой рукой тряхнул несвежей бумагой с огромной лиловой печатью:

— Одесская губчека. Ксивы и шмотки попрошу к осмотру.

Герман шаркнул протертыми подошвами — хозяйский сын мигом наставил на прапорщика «наган»:

— Ша! Если дырку в котелке не желаете, не ворохайтесь. Що-то мне подсказывает, що шум ни вам, ни нам не нужен. Що в мешках?

Дело развивалось вполне понятным образом. Катя мягко сказала:

— Без шухера, товарищи. Не узнали друг друга — бывает. Московская ВЧК. Отдел по борьбе с виртуальной контрреволюцией. Вот мандат, — она небрежно вытащила из кармана гимнастерки сложенную бумагу. Вообще-то, липовый мандат лежал в другом кармане. А здесь была просто бумага — не совсем писчая, мягкая — ну, нужна бывает в пути бумага.

— От-таки из самой Москвы? — обрадовался мордатый. — И как там? Весело? Ну що ж за липу ты мне, красавица, лепишь?

— Ты глянь, за чьей подписью, — Катя сунула бумаги «чекисту» и улыбнулась своим парням: — Хватку теряешь, Пашенька.

Товарищ Пашка понял правильно — от всей своей физкультурно-пролетарской мощи двинул костлявого под дых и сразу же добавил хуком в челюсть. Костлявый со стуком впечатался в стену сарайчика. Катя, взлетев с места, отвесила мимоходом хозяйскому сыну по кадыку, метнулась к типу с «браунингом». Тот выкатил глаза, отшатнулся было к калитке. Катя ударила по руке, задирая пистолет, — хлопнул выстрел. «Браунинг» девушка зажала и выкрутила, отшвырнула пистолет и одновременно брякнула товарища «губчекиста» через бедро. Тот грохнулся на утоптанную землю, гулко выпустил воздух.

В тишине, наступившей после выстрела, слышно было, как ахал последний гость, — лежал, поджав колени и прикрыв голову, — Герман, всегда несколько отстававший от друзей в физической реакции, бил сваленного бандита ногой.

— Буде с него, Герочка, — жалобно сказала Вита — она стояла на крылечке, прижимая «наган» к виску бледного как мел хозяина.

— Не, мы здесь на постой не останемся, — заметил Прот, сидя на корточках и обтирая бандитский «браунинг» от пыли.

Слышно было, как в глубине дома приглушенно всхлипывает хозяйка.

— Я Оське говорил, — пробормотал хозяин, тщетно пытаясь отстраниться от вдавливающегося в череп револьверного ствола. — Я ему, голодранцу, говорил — хату не марай. Вот сипай теперь, сипай.

Хозяйский сын ерзал на земле, держась одной рукой за поврежденное горло, а в другой бессознательно комкая «мандаты».

— Не по понятиям живете, граждане бандиты, — сказала Катя, вытаскивая из-за голенища штык. — Глуповато живете, извините за нетактичность. Оно что, не видно, кто тут чекист понатуральнее? У меня группа на отдыхе, а вы с работой лезете. Неосмотрительно. Теперь вот вам двор испачкаю.

— Та вы що, господа-товарищи?! — Костлявый с трудом уселся у стены, подвигал челюстью, сплюнул кровь и зуб. — Ошибка вышла. Все осознали. Що ж сразу за «перо»? Та що воще за спешка? Такая барышня, и пожалуйста — никакого терпения. Может, побеседуем?

Поговорили. На прощание Катя великодушно вернула предварительно разряженные стволы — уж очень граждане бандиты просили их не позорить и инструмент не реквизировать. За беседой съели миску кабачковых оладий. Вкусные были — с чесночком. Тут, правда, кто ел, а кто больше лечился «беленькой». Особенно маялся обладатель «браунинга» — совершенно не привык рюмку левой рукой поднимать.

Четыре дня Катя провела, созерцая морской пейзаж. Айвазовский бы заскучал. Стоял полный штиль, голубая гладь до боли слепила глаза. По утрам бесконечную голубизну портили черные черточки шаланд. Изредка в дымке на горизонте угадывался силуэт английского крейсера «Карадок». Англичане вели трехсторонние переговоры с большевиками и представителями ВСЮР. Утром и вечером над морем жужжал гидроплан. Говорили, что в английской эскадре кроме крейсера и четырех миноносок имеются две аэропланные «матки» с сотней бомбовозов. Якобы англичане пригрозили в случае несогласия большевиков добровольно передать Одессу под власть правительства Южной России, непременно разбомбить ЧК и Губернский комитет КПбУ. Даже называли сроки — бомбить будут ровно в восемь часов вечера. По вечерам на Маразильевской и Екатерининской собиралась публика, лузгала семечки, кушала рачков под жидкое пиво, ждала. В последние дни обстановка с продовольствием улучшилась, на Привозе и в булочных появились мука и хлеб, и одесситы жаждали зрелищ. Катя только диву давалась — блажен город, не ведающий, что такое «точечные» удары. Впрочем, никакой бомбардировки ждать не приходилось. Переговоры прочно завязли в болтовне и нелепых взаимных требованиях. В знак возмущения делегации то и дело покидали зал бывшего ресторана Фанкони, где велись судьбоносные дебаты. Но окончательно отказываться от переговоров никто не хотел.