Юрий Валин - Братья и сестры по оружию. Связные из будущего (сборник)

— Надо бы антисептиком обработать, — пробормотала докторша, пялясь на татуировку на плече «посыльной». — Нагноение начнется. И с грудью у тебя что?

С грудью было так себе: майка в драную розовую крапинку, как будто зарядом мелкой дроби угостили. Проклятые кусты, должно быть, какой-то татарский националист специально вырастил.

— Нагноиться не успеет, — буркнула Катя, натягивая майку и комбинезон. — Не стой статуей, товарищ Мотя. Пистоль подбери, перезаряди, да валим отсюда поскорее.

— Ты из тюрьмы, да?

— Наоборот. Из органов. Только это секрет. Хватит языками чесать. Тебе еще Окуня волочить.

— Товарищи, я никого не выдам, — неожиданно прохрипел раненый, не открывая глаз. — Только можно мне укольчик какой-нибудь? Больно до невозможности. И хоть гранату дайте. Я в плен не хочу.

— Лежи спокойно, отдыхай, — Катя вновь полезла в кусты. Запасные обоймы к «парабеллуму», три гранаты, нож с пояса немца. Рацию разбить, затворы — вон. Окуневская винтовка пусть валяется, вон как ей вдрызг приклад расщепило.

Матеря вражеские кусты, сержант отдела «К» выбралась на свободу. Безрукая Мотя все еще возилась с пистолетом. Пришлось отобрать «ТТ», выбить перекошенную гильзу:

— Чистить оружие нужно, товарищ военфельдшер. Хоть изредка. И желательно в боевой обстановке патрон в стволе иметь.

— Не положено, — огрызнулась упрямая врачиха. — И вообще я пистолета боюсь.

— Так выбрось его. И сразу лапы вверх задирай. А то фрицы подстрелят ненароком.

— Я не смерти боюсь! У меня, если хочешь знать, цианид уже давно зашит, — растрепанная молодая женщина тряхнула ворот гимнастерки. — Я в партии с 40-го года. А ты мне перед фашистами юбку заворачивала.

— Ну ты, Мотя, даешь. Яд приготовила, а ляжку боишься оголить. От ляжек твоих прямая польза, — Катя кивнула на унтера с разнесенным черепом. — До победы уже поменьше гадов положить придется. Чего стесняться-то?

— Меня стошнит сейчас, — неуверенно заявила врачиха.

— Так отвернись, — Катя вспомнила о главном, принялась снимать с запястья мертвеца часы. Заодно забрала с ремня унтер-офицера подсумки к автомату, — эти были порядком забрызганы. Перестаралась товарищ младший лейтенант с изничтожением оккупанта.

— Ты это зачем? Часы? — сдавленно спросила врачиха. — Мародерство ведь.

— Часы — прибор необходимый в военном деле. Ты не стой. Вперед давай. Пока обстрел прекратился. Держи, пригодятся. — Катя кинула растерянной Моте два серых немецких пакета первой помощи.

На черном циферблате «Zenitha» — 5.03. Еще держится 386-я стрелковая в центре, и обе бригады морской пехоты на флангах стрелков намертво вцепились в высоты. Еще почти час в резерве.

Две гранаты за пояс, одну подбитой рыбе.

— Держись, товарищ Окунь. Будь жив.

На ходу подгоняя автоматный ремень, Катя зарысила по тропинке. Для начала заскочить на батарею, — там нашего незаменимого Чоботко могут припомнить…

— Стой! — завопила спохватившаяся врачиха. — Помоги бойца донести.

— Я на задании. Извини.

— Ты обязана! Мне одной не дотащить. Я приказываю как старшая по званию!

— Иди ты в задницу, — Катя на миг обернулась. — Я потом сама на гауптвахту явлюсь. После войны. Честное слово.

— Стой! Бойца из-за тебя ранили.

— Я помню. Чудеса чудесно исцелять не умею. Задание у меня.

— Сука ты! Беги-беги, подлюка. Только если ты своего парня ищешь, то не найдешь. Не туда бежишь.

Катя резко обернулась.

— Повтори?

Фельдшерица демонстративно наклонилась к раненому, попыталась ухватить под мышки. Бедняга Окунев застонал и обмяк.

Катя мигом оказалась рядом.

— Говори, коза крашеная. Если брешешь, могу и больно сделать…

— Не брешу, — военфельдшер глянула из-под слипшихся кудряшек челки. — Помню я твоего мордатого. Осколочное стопы у него.

— Ну? Куда делся?

— Помоги. Хоть до дороги. Там рядом будет.

— Помогу. Только говори. Очень важно.

Вместе подняли обеспамятевшего Окуня. Катя перехватила парнишку на руки.

— Твоего с НП батареи притащили, — поспешно сказала Мотя. — Я, конечно, запомнила. Володечка же там. Этот твой тоже… круглолицый такой, все и стонал и шутить пыжился. Ему каблук вместе с подметкой так чистенько срезало. Ну и пяточную кость порядком зацепило. Ничего страшного. Ну, может быть, стопу придется ампутировать.

— Ага, пустяки. Так куда он делся?

— Мезина, хоть до дороги бойца донеси, — взмолилась докторша. — Я же не осилю, у меня спина слабая. Ты вон какая подготовленная.

Катя не ответила, — лезть на склон было и так тяжело. К городу опять прошли «Юнкерсы». Сегодня их день. Стервячий.

Ого, так вот откуда дымом несло. С каменистого ската открылась дорога, вернее то, что от нее осталось среди сотен воронок. Ближе всего лежала перевернутая бочка-водовозка. Должно быть, давно разбило, — обломки густо припудрила светлая пыль. Дальше остовов машин и телег было больше. Неторопливо тлела перевернутая полуторка. Скособочившись в воронку, стоял еще один грузовик с распахнутыми дверцами. У кювета лежало что-то несуразно-пугающее, — Катя с трудом опознала припудренную пылью, раздувшуюся на жаре лошадиную тушу.

— Черт, да где он, монастырь-то?

— Тут рядом, отсюда не видно. За взгорком. Пять минут.

— Врешь.

— Ну, десять минут. Хоть до поворота дотащи.

— Вот ты, Мотя, приставучая. Ты почему ночью про Чоботко не сказала?

— Оно мне надо? Я, может, попрощаться зашла, а вы лезете…

— Вот дура. Сидела бы в своем госпитале. Или там заняться нечем? Выдра напомаженная.

— Пасть заткни! — взорвалась докторша. — Что вы все понимаете?! Я свой долг до конца выполню. А попрощаться я по-человечески должна. И пусть меня красивой запомнит. Люблю я его. Понятно?

— Не ори. Лучше автомат мне поправь. Ты, Мотя, сдержаннее должна быть, раз партийная.

— Не смей меня Мотей называть! Не терплю! Я Володечке позволяла. А ты не смей! Урка долговязая.

— Ого. И как вас именовать? Товарищем лейтенантом медицинско-фельдшерской службы с венерическим уклоном?

— Военврач Танкова. Матильда Захаровна. Так по документам.

Смеяться у Кати сил уже не было, только с шага сбилась и чуть в воронку не съехала.

— Тьфу, понарыли фрицы.

— А нечего ухмыляться. Неси давай.

— Несу. А ты давно Матильдой заделалась?

— В Ленинграде. Когда училась. Муж дразнил.

— Ничего себе. У нас и муж имеется?

— И двое детей! — с вызовом изрекла медицинская Матильда, поправляя съезжающую на нос каску. — Я от Володечки не скрывала. Что, завидно?

— Да не то чтобы очень. У меня муж погиб.

— Война, — вздохнула Мотя-Матильда. — А мой воюет. На флоте.

Они наконец выбрались на дорогу. Впереди торчала уткнувшаяся колесом в воронку трехтонка. Мотор еще постукивал.