Екатерина Федорова - Четырнадцатая дочь

Служитель несколько мгновений сверлил их подозрительным взглядом, затем сказал с напускным безразличием:

– Стало быть, вы непременно хотите помолиться возле Стены? Похвально. Пойдемте, благородная Арлена. Поскольку мой первый долг – нести милосердие людям, я отрину думы о бедах моего храма и вознесу свои мольбы рядом с вами.

Лысый и Арлена развернулись практически одновременно и зашагали в гигантскую круглую башню, у входа которой они стояли. Таня вошла следом.

По громадному залу тянулись лавки, на стене в дальнем конце поблескивали сердца с треугольниками основанием вверх. Тот же символ она видела на лбу у служителя.

Скамейки были пусты. Надо думать, все, кто тут сидел до этого, стояли сейчас на помосте, задрав головы.

Вслед за Арленой Таня прошла по проходу между лавками. Под знаками на стене висели белые лоскутки, похожие на бумагу. Ей хотелось спросить, что это, но она помнила наставления Арлены: молчать, молчать и еще раз молчать.

Хотя мысль о том, что расспросы о бумажках и сердцах только укрепят ее образ тронутой, у нее мелькала. Местные, надо думать, обо всем этом узнают еще в раннем детстве, для них это очевидно, а очевидных вещей не знает лишь дурак. Что и требовалось доказать.

Арлена со служителем опустились на скамью перед стеной с сердцами. Таня присела рядом, глянула искоса. Хочешь не хочешь, а придется изображать молельный раж. Слова местной молитвы она вроде помнила. Но не знала, положено ли при этом двигать руками. И если положено, то как.

Пышная блондинка громко сказала, и голос ее наполнил пустоту храма:

– Простите, почтенный служитель, но бедная княжна настолько нетверда умом, что так и не смогла заучить молитву в полном объеме.

– Мы помолимся вместе, благородная госпожа, – заявил служитель. – И пусть княжна вставит слово, где сможет. Если сможет.

Арлена переплела ладони и прижала руки к животу под пышной грудью, Таня сделала то же самое. Дуэт двух голосов, одного скрипучего и одного мелодичного, вразнобой завел:

– От честности к скромности, от скромности к воздержанию, от воздержания к состраданию…

Нога Арлены, спрятанная под юбками, пнула Танину лодыжку, и та вплела свой голос:

– От сострадания к милосердию, от милосердия к любви, от любви к пониманию…

Потом опомнилась и сделала передышку. Нетвердую память следовало подтверждать.

Молитву зачитали не менее трех раз, затем Арлена со служителем принялись на память декламировать еще какие-то тексты, тоже нравоучительного содержания. Их Таня и вовсе не знала, но старательно присоединяла голос на окончаниях.

Наконец Арлена встала, картинно всхлипнула, утерла невесть как выжатую слезу. Таня, поднявшаяся следом, мудро рассудила, что в этом подражать наставнице не следует. И снова отвесила нижнюю челюсть.

Из руки Арлены к служителю перекочевал бархатный мешочек со словами:

– Это на нужды Милосердия, почтеннейший служитель. Вы слышали, как четко княжна Татьяна начала выговаривать слова молитвы вслед за вами? Ах, как подумаю, что никто из нас так не смог добиться от нее такого успеха за все это время… Воистину Коэни не зря приходил в ваш сон! Чудо, клянусь, вы совершили чудо! Нам следовало раньше привести к вам княжну. Дабы светоч вашего милосердия озарил ее затуманенный разум.

– Приходите снова, благородная госпожа, – с готовностью ответил служитель. Мешочек уже исчез у него под плащом. – Боюсь, столь сильное помутнение сознания, которое я наблюдаю у благородной княжны, за один раз не излечишь.

– Обязательно! Всенепременно! Вы – наш спаситель! – Арлена, заламывая ручки, под прикрытием юбки опять пнула Таню.

Та все поняла правильно, быстренько присела и скорым шагом почесала к выходу. Отвесив челюсть и сведя глаза на переносице.

Забравшись в карету, Таня первым делом мрачно спросила:

– И вы думаете, он в эту белиберду поверит?

– Нет. – Арлена перевела дыхание. – Но нас не стали задерживать и расспрашивать прямо в храме, а это сейчас самое главное. Как все-таки хорошо, что жрецы Элимора решили держать в тайне смену эпох!

– Чего-чего? – спросила Таня.

Арлена странно на нее глянула, бодренько ответила:

– Смену календарного времени. Это, княжна Татьяна, особенности нашего календаря. Как-нибудь на уроках мы еще поговорим об этом. Обязательно поговорим. А сейчас лучше вернуться к тому, что произошло. Полагаю, теперь следует ждать, когда в вашем присутствии почернеет цвет.

– А я думаю, что в этот храм мне лучше второй раз не ходить, – буркнула Таня. – Еще обвинят в чем-нибудь. Скажут, дерево сглазила, порчу навела.

Арлена с жаром согласилась:

– И вы совершенно правы! Полагаю, вам следует посетить храм далеко от Керсы. Но не сразу, где-то через декаду, то бишь дней через десять. Там и посмотрим…

После чего Арлена погрузилась в задумчивое молчание. А Таня повернулась и молча уставилась в окошко кареты. Городских улиц, проплывающих мимо, Таня не видела. Перед глазами стояло зрелище бордовой кроны, стремительно превращавшейся в кипенно-белое облако.

Карета высадила их у здания, в котором помещалась трапезная и комнаты князя. Арлена спустилась со своей стороны кареты, Таня – со своей, избежав торжественного спуска, происходившего сейчас по ту сторону экипажа.

И первым, кого она увидела, был Орл, быстро шагавший к ней через двор.

– Ты! – громко рявкнул Орл еще за несколько метров. – Грязная крестьянка! Да как ты, тварь, посмела поднять руку на княжну, законнорожденную в отличие от тебя!

Таня выдохнула, склонила голову и нехорошо глянула на приближавшегося красавчика.

За ее спиной загремела отъезжающая карета.

– Дерьмо, вырядившееся в чужое платье! Отродье грязной бабы, ублюдок простонародной шлюхи…

Арлена, которую до этого скрывала карета, что-то сказала за ее спиной. Но Тане было уже не до словесных баталий.

У нее прервалось дыхание. Она сглотнула и смерила взглядом Орла. Высокий, зараза. Ну да ничего.

Сунув руку за корсаж, она нащупала в его глубинах ключи от дома. С увесистым брелоком. Все это время Мелта, одевая ее по утрам, ежедневно напоминала про ключи, называя их талисманом. И чуть ли не силой вешала их Тане на шею.

Для нее осталось загадкой – то ли служанка и впрямь поверила тогда в ее сказку, то ли так наказывала ее теперь за проявленное один раз недоверие. Как бы то ни было, Таня каждодневно таскала на себе ключи, подвешенные к шнурку.

Вот и пригодились. И хорошо, что брелок тяжелый, галькой в руке лежит. Маменькиным подареньем да по охальнику…

Она выпростала связку и метнула ключи в Орла, целя тому в лицо. Внутри кипели ярость и обида – за сказанное, за сделанное, за причиненные обиды, за унизительные, как плевок в лицо, слова. И все это искало сейчас выхода. И нашло. Плевать было на нормы приличия, на возможные последствия, в том числе и те самые, в виде сдачи, щедро отвешенной мужской рукой.