Юрий Раджен - В тени монастыря (СИ)

Люди замолкли.

- Да она сама виновата! Ишь, вырядилась, волосы распустила, - выкрикнула седая старуха с горбатым носом и маленькими, злыми глазами.

Алия плюнула толпе под ноги и, развернувшись на каблуках, пошла к палаткам.

- Что это за люди такие? - спросила она у Иана несколькими минутами позже. Злость Алии сменилась слабостью и апатией, безразличием, - это вообще - люди?

- Люди, конечно. Простые люди. Самые обычные.

- Ее обвинили в том, что сделали стражники... Иан, это сказала женщина, понимаешь? Женщина!

Они помолчали. Потом Иан осторожно сказал:

- Просто ты... ты слишком резкая. Нельзя вот так сразу, нужно потихоньку работать с народом, убеждать их, просвещать...

- Я сказала правду. Они действительно виноваты.

- Да, но они не готовы ее услышать.

Они услышат. Рано или поздно. Лучше бы они услышали ее от меня, чем вот так... - подумала про себя Алия, глядя на парня с площади. Потухший и бессловесный, он сидел на скамейке рядом со своей любимой, которая затихла, устав от слез, и положила голову ему на плечо. Он растерянно гладил ее волосы, уставившись в пустоту.

***

Даже к вечеру Алия не смогла отойти от дневного происшествия: она все еще чувствовала себя какой-то опустошенной, и в то же время будто испачкавшейся. На душе было гадко. Как объяснил ей Иан, многие здесь испытывали подобные чувства, особенно в первые дни. Еще совсем недавно они вели обычную, размеренную жизнь благонравных имперцев: ходили на работу, доставали продукты и одежду, посещали церковные проповеди, читали газеты... И, в целом, были довольны этим простым, незатейливым существованием. Им не требовалось принимать сложные решения, не требовалось задумываться о жизни чересчур глубоко - их мир был размерен и определен Церковью, исходившей из идей равенства, справедливости, народного единства. Да-да, в это они тоже верили: ведь так их учили в школах, в яслях, в семьях с самого рождения.

Привычный мир рухнул за считаные дни. Это не было громом среди ясного неба: сотканную Церковью картину мира постоянно подтачивали истории о друзьях, а чаще - о друзьях друзей, влипнувших в те или иные истории. Но здесь, на площади Восстания, они в считанные дни услышали друг от друга и от прохожих десятки подобных рассказов о чужом горе, боли и унижении - так много! Никто не ожидал подобного столкновения с реальностью, не мог поначалу поверить, что за поволокой обыденности скрываются подобные ужасы. И никто не был готов к тому, что подобная история, - всего лишь одна, и наверняка не самая трагичная! - разыграется прямо у них на глазах.

Алия вновь осмотрелась вокруг, всматриваясь в лица, вслушиваясь в голоса, чтобы не оставаться наедине с собой, со своими мыслями. Вместе со своими новыми друзьями она сидела на одеялах в самом большом из лагерных тентов вокруг круглого фонаря, наполнявшего пространство голубоватым лунным светом. В этой и других палатках по вечерам читали стихи, собственного сочинения или принадлежавшие великим поэтам, рассказывали забавные случаи из жизни, обсуждали вопросы мироустройства, истории или взаимоотношения полов - иными словами, занимались всем, чем угодно, кроме разговоров о Церкви, Наместнике и проблемах Щачина. В данный момент, например, какой-то крепкий бородатый парень допел бравую песню о шахтерах, спускающихся в забой, и передал гитару по кругу дальше Гедеону.

Тот откашлялся и закрыл на некоторое время глаза, как бы собираясь с мыслями. Его лицо постепенно приняло выражение картинной грусти, и он заиграл мелодию, полную напряжения и страсти, запел красивым, мелодичным голосом, хорошо поставленным на репетициях студенческих спектаклей Академии Духовности. Гедеон пел о паруснике, путешествующем в море где-то на севере, о ветре, наполняющем его тугие паруса, и о долгих поисках далеких берегов, где жизнь была беззаботной, где светило солнце и играло волнами теплое море, где никогда не кончалось лето. Алия ощутила ком в горле, и почти заплакала. Внезапно ей непередаваемо захотелось покинуть этот серый, холодный, мрачный город с затянутым свинцовой дымкой небом, который будто опутал ее липкими, склизкими щупальцами, каждое прикосновение которых вызывало омерзение, почти тошноту. Покинуть и быть где угодно, например, на этом прекрасном, далеком, солнечном береге!

Гедеон допел песню, ее последние аккорды растаяли в воздухе. Алия, вместе с другими девушками, сидевшими у костра, захлопали. Гедеон загадочно улыбнулся и поклонился слегка театральным жестом.

- Нравится? Это я написал пару дней назад, когда...

Киршт кашлянул:

- Гедеон, ты уверен?

- Конечно, - уверенно ответил было парень, но, перехватив насупленный взгляд Киршта, сдал назад: - ну, эти рифмы пришли ко мне, когда я читал одну книжку...

Киршт продолжал сверлить друга глазами.

- Вернее сказать, я позаимствовал некоторые идеи...

- Или, если еще вернее - перевел старинную песню Горных Городов с Древнего Наречия, - укоризненно сказал Киршт.

- Или, если уж совсем верно - даже две песни, про прибой и про ветер, - добавила сидевшая рядом с ним Штарна, миниатюрная хрупкая девушка с темными, почти черными волосами.

- О чем вы? - саркастически добавил бородатый парень, певший про шахтеров, - перевел? С Древнего Наречия? Гедеон?

Киршт со Штарной засмеялись. Гедеон покраснел:

- Ну, хорошо, хорошо! Я это не сочинял и не переводил. Это из нашего спектакля... Да какая вам разница?

- Какая разница? - всплеснул руками Киршт, - Гедеон, этим песням много сотен лет, они старше Щачина, старше Штрёльме - поколения нашего народа выросли на них! Эти песни нужно слушать и понимать такими, какие они есть. Сыграй еще, только на этот раз петь буду я.

Гедеон с кислым лицом снова взялся за гитару. Киршт запел: его хрипловатый бас был не так приятен, как нежный слащавый баритон Гедеона, и пару раз он промахнулся мимо нот, но, странное дело, в этот раз песня понравилась Алии даже больше. Слова языка, который он назвал Древним Наречием, звучали хрипловато и резко, порой даже грубо - но в них был какой-то свой, особый магнетизм, своя вещественность. Алия ничего не понимала - Древнее Наречие звучало чуждо, незнакомо, - но образ маленького парусника уже был перед ее внутренним взором. И теперь он наполнился чувствами, переживаниями, она погрузилась в образ еще глубже, буквально ощущая под собой дощатую палубу, и суровое море вокруг, и ветер, чья настойчивая сила была ее единственным оружием против враждебного, опасного мира. На втором куплете к Киршту присоединилась Штарна, и ее высокий и чистый голос, хоть и не был особо громким, немедленно оттеснил бас Киршта на задний план. И снова звуки показались Алии как будто ожившими - в пении Штарны она слышала тепло и ласку солнца, согревающую ее на берегу моря, которое шумело голосом Киршта. Когда они закончили, все сидевшие вокруг зааплодировали.