Евгений Тарбеев - Дверь в небо, или Жизнь напрокат

Время от времени слышались звуки далеких выстрелов. По-прежнему ужасно воняло, как будто одновременно сдохли сто тысяч кошек. Я хотел удовлетворить, наконец, свое любопытство на счет происхождения запахов и отношения к ним аборигенов, и подошел к рыбаку. Рядом с удильщиком стояло ведро. Я заглянул в него и меня чуть не стошнило — в ведре плавали полуразложившиеся рыбьи тушки. Оттуда омерзительно пахло и удивительно, как дохлая рыба могла клевать. На какую наживку он привлекал мертвечину?

— Как клюет? — поинтересовался я у рыбака тихим голосом, дабы не распугать рыбу. Больше для проформы, чтобы завязать разговор. Я уже имел возможность оценить его улов и второй раз заглядывать в посудину с рыбными помоями не испытывал ни малейшего желания.

Он повернул ко мне лицо и кивнул на ведро, предлагая самому оценить насколько хороша поклевка. Я снова ощутил дежавю. Лицо рыбака показалось мне знакомым, но я не мог припомнить, при каких обстоятельствах мы могли бы раньше встретиться.

— Скажите, а такую рыбу можно есть?

— Почему нет.

Я не хотел обидеть рыбака и зашел с другого бока:

— Скажите, а почему так плохо пахнет?

— Пахнет? — удивился рыбак. — Все как обычно, я не чувствую никакого запаха.

Он не чувствует! У меня уже голова заболела от вони, а ему хоть бы хны.

— А речка почему такая грязная?

— С чего ей быть грязной. Здесь самая чистая вода.

— Самая чистая?!

— А то нет? В соседнем канале посмотри. Вот там грязь, — раздраженно сказал рыбак и снова перевел взгляд на поплавок. Мимо как раз проплывали обломки от деревянного ящика. Чтобы деревяшки с искореженной полоской жести, что их соединяла, не зацепились за леску, я бы подтянул ее чуть на себя. Но мужика это ничуть не волновало.

— Смотрите. Он ведь может зацепиться, — я указал ему на ящик, желая помочь.

Рыбак оторвал взгляд от поплавка и посмотрел на меня как на сумасшедшего.

— Что смотреть? — спросил он с усиливающимся раздражением.

Ящик благополучно проплыл мимо, по счастливой случайности не задев поплавок и леску. Я задумался. А может и вправду, у меня галлюцинации начались от сильных переживаний в парке? И вокруг все чистенько, и вовсе не воняет. А кучи мусора и речка-говнотечка — плоды моего воспаленного воображения.

Ответ пришел через минуту. Рыбак достал из кармана ветровки сигареты. Вытащил из пачки последнюю, а пустую пачку смял и бросил за спину. В этот момент неподалеку к набережной задом подъехала машина с цистерной. Водитель вышел из кабины и бросил через каменное ограждение толстый шланг, какими обычно выкачивают из канализации. Встал сбоку от кабины и на что-то нажал. Из шланга прямо в реку потекли потоком нечистоты, разнося дополнительную порцию зловония.

Я не выдержал и едва успел перегнуться к реке, чтобы не запачкать содержимым своего желудка себя и рыбака. Из меня полилось в воду.

Лоб похолодел, в теле слабость. С минуту я стоял, ожидая нового приступа тошноты. Живот конвульсивно сжимался, но излияний не последовало.

— Извините, — обратился я к рыбаку.

— Извините, — передразнил меня рыбак, — не мог на асфальт — скоро бы подсохло. Я бы… Эх, такая наживка пропала! — он махнул рукой, что я расценил, как мою безнадежность. Мол, чего с таким дундуком говорить.

Перенервничав, рыбак достал из другого кармана куртки круглую пластмассовую банку, отвернул крышку и высыпал на ладонь горсть таблеток. Даже не лошадиная, а слоновья доза. Закрутил крышку баночки, сунул ее назад и, замахнув голову назад, высыпал таблетки в рот.

— У вас от головной боли не найдется?

Рыбак сверкнул на меня из-за очков свирепым взглядом, не проронив ни слова.

Под его испепеляющим взором желание продолжить разговор сгорело. Я побрел дальше. В висках стучало. Голова разламывалась от боли. Запах въедался в кожу, щипал глаза. Поскорее отсюда. Хоть куда, только поскорее.

Сзади послышалось, как заревел мотор приближающейся на большой скорости автомашины. Я обернулся и увидел, как рядом с рыбаком остановился бронированный кабриолет. Два металлических листа с узкими прорезями для обзора, установленные вместо лобового стекла, прикрывали водителя и пассажиров от возможного встречного огня. За рулем сидел загорелый молодой человек в черных очках.

Не выходя из машины, он наставил на рыбака пистолет.

— Дедок, рыбу давай.

— Не отдам. — Удильщик схватил ведро и спрятал его за спину. Беспризорная удочка упала в воду и поплыла по течению.

Резко хлопнули выстрелы. На куртке рыбака расплылись два бурых пятна. Он выпустил ведро и беспомощно схватился за простреленную грудь. Я видел как, медленно сползая по каменному заграждению, он повалился на бок и испустил дух.

Молодой человек хмыкнул, открыл дверь и нехотя вылез из автомобиля. Небрежно поднял ведро, почти не расплескавшееся, и, обойдя машину, поставил улов в ногах перед передним пассажирским креслом.

Взвыл мотор и машина, прокрутив со свистом колеса, стартовала, помчавшись вперед. Молнией пронеслась мимо меня, на следующем повороте с визгом затормозила и свернула за угол.

Я догадался о возможной причине, почему на улицах так мало народу. Судя по легкости, с какой наездник на кабриолете застрелил мирного рыбака, люди прячутся по домам, опасаясь получить пулю. Я тоже не хотел безвестно кануть ни здесь, ни где бы то ни было, и теперь продвигался вперед с осторожностью, выглядывая за угол, прежде чем завернуть, чтобы проверить, нет ли чего подозрительного. После произошедшего убийства, которому я стал невольным свидетелем, в каждом теперь виделась мне потенциальная угроза, а я шел по пересеченной местности в зоне боевых действий. Опасения мои имели под собой почву. Я убеждался в том, что осторожность лишней не бывает всякий раз, как слышал раздающиеся вдалеке одиночные выстрелы и короткие очереди. В квартале от меня, вероятно, шел уличный бой.

Единственным ориентиром, которого я придерживался, служило Древо Жизни. Его темно-фиолетовый ствол надменно возвышался над уличной суетой, а крона терялась в поднебесье. Мой план заключался в том, чтобы Древо находилось по курсу движения. Если приходилось отклоняться, следуя поворотам извилистых улиц, я выбирал всякий раз ту, которая позволяла мне держать Древо жизни в поле видимости. Я рассчитывал, что рано или поздно доберусь до Древа Жизни и смогу найти выход из сектора. Пускай для этого пришлось бы карабкаться по его стволу на небо. Древо стало для меня маяком, указующим путь к родному берегу. Мною руководило нечто веры, порожденной отчаянием и безысходностью.

Определить сколько времени я провел в адаптации, и какое расстояние прошел, не представлялось возможным. Я шел неведомо сколько, потеряв ориентацию во времени и пространстве. И то рассудить — нигде я не встретил часов, по которым горожане сверяют время, освещенность в городе не менялась. Вечно хмурое небо, как и в момент моего водворения в карантинный сектор, намекало на близость сумерек.